Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

Однако, мне это не помогало разобраться в себе и не приближало к разгадке того, что со мной происходит.

Под подозрением у меня был регенератор, куда меня бросили, подобрав после дуэли. В неразберихе последних дней обороны Фридрихсхалле, могло случиться что угодно. Состав регенерационного геля ты сам можешь регулировать, как ты хочешь. А я даже не представлял себе, кто конкретно включил регенерационный цикл в тот день, когда меня сбили над дворцом в Кёнигсберге. Рязанцев помогал мне, как мог. Чтобы попробовать понять, что же со мной такое, стабильно ли моё состояние, или я продолжаю во что-то превращаться, я прошел все возможные обследования состава крови, нервных реакций, проверил, не произошло ли какого-то дефекта клеточного строения при регенерации. Аномалий или отклонений, свойственных метаморфам, не обнаруживалось. По всем показателям я был нормален.

— Не переживай так, — в конце концов, хлопнув меня по плечу, как-то сказал Павел. — Я знавал одного парня из Русского Космоса — так он после регенерации, неделю запахи слышал, как кошка. На пару километров вокруг. От чего тошнило и рвало беднягу не по— детски. Потом всё прошло.

Я рассмеялся. Он тоже. С Рязанцевым и его «гиенами» мы стали за это время почти друзьями.

Как-то раз, я и Матвеев попробовали выехать в Кёнигсберг. То есть — я-то хотел давно, но Матвеев всё откладывал, ссылаясь на осторожные запреты Головина. У того каждый день шли тяжёлые переговоры о судьбе города и герцога, как бывшего владельца, с его бывшим коллегой по Ганзе — доном Мариано Франциско. Дон Мариано, как это было мне известно, был капитаном террассаконтеры «Дева Марина», висевшей на орбите Кёнигсберга.

Ситуацию усугубляло то, что дон Мариано во время конфликта между Альянсом и Империей был тем самым адмиралом Ганзы, который представлял влияние Альянса в этой организации. Шла речь о разделе флота, насколько я помню.

Ганза отказывалась делиться, мотивируя это тем, что большая часть кораблей Империи, а это были в основном корабли класса «шлахт— шифф», были заказаны на её верфях — или построены на имперских вефях, с использованием ганзейских технологий. Следовательно, по мнению Ганзы, это было её имущество.

Альянс попытался шантажировать — угрожая отозвать своего представителя из адмиральской четвёрки Ганзейского союза. Расчёт был, вероятно, на то, что Ганза «прогнётся», опасаясь конфликта с Альянсом. Но случилось то, что герцог Фридрих назвал «неумением считать до трёх».

Ганзейский Союз сразу же, неожиданно для Альянса, удовлетворил его просьбу, сняв с адмиральской должности представителя террисов и введя, вместо дона Мариано Франциско, неожиданно для всех, ещё одного русского адмирала.

Конфликт между Альянсом и большими пространствами Империи, с ещё не приведёнными в подчинение планетами, создал ситуацию, когда баланс сил внутри Ганзы резко изменился. Теперь её представляли два русских и два имперских адмирала. Альянс проглотил этот удар молча. Конфликт с Ганзой в то время, когда не были подавлены все очаги сопротивления в Империи, был совсем неразумной идеей. Я тогда не обратил внимания на имя, но теперь знаю, что это был Федор Головин. Фёдор «Алексеич». Причины резкой неприязни между Головиным, представлявшим Ганзу и доном Мариано, представлявшим Альянс — были вполне понятны.

Именно с террассаконтеры «Дева Марина» приходили в дни штурма те, кого сбивали мои люди, защищая дворец. Почему конфигурация штурма была именно такой — «кракен», сидящий на планете с целым полком ганзейской пехоты и огромный линейный корабль Альянса, вынужденный каждый раз десантировать силы штурмующих, я не знал. Хотя догадки, уж слишком не мой взгляд невероятные, у меня были. Спрошу у Головина, «если будет случай», как он любит говорить. Зачем ставить телегу впереди лошади?

— А давайте, сегодня оставим наш «Святой Андрей» и попробуем вырваться в город, Франц? — сказал, зайдя ко мне как-то утром, Матвеев.

— Давайте оставим сегодня «Святой Андрей», Андрей! — сказал я шутливо в ответ. — Всё не могу привыкнуть, что Вас зовут, как корабль.

— Крррасиво! — весело прорычал Матвеев в ответ. — Да, меня зовут так же, как наш корабль. Родители назвали меня в честь Навигатора, — его настроение было на подъёме, и он декламировал как стихи всё, что говорил. — Посмотрите, какое утро, фон Кассель!

Утро было действительно потрясающим. Мы взяли один из «Мардеров» — боевую машину десанта, состоявшую на вооружении как у Империи, так и вовсю использующуюся Ганзой, как я заметил.

— Вы завтракали, Андрей? — спросил я у Матвеева.

— Позавтракаем в городе, — ответил от мне, так же декламируя длинное русское слово. У него получилось: «По-зав-тра-ка-ем». Такие слова были, всё ещё, для меня слишком длинным и тяжёлыми.

Мы оба плюхнулись в ложементы Мардера, Матвеев резко поднял БМД вверх — настроение было синхронным — я и он почти одновременно включили режим прозрачности.

— Черт, как красиво здесь, — не выдержал Матвеев.

Было действительно красиво. Справа зелень леса, слева Вестфальский залив, Остзее и Западные Пади, сходящие к морю. Андрей добавил ещё высоты и включил музыку — это была «симфония номер три ре — мажор», древнего прусского короля Фридриха Великого. Знал ли Матвеев, как я люблю музыку этого человека, жившего давным-давно на Земле. Говорят, что этот великий король одним из первых сказал, что «жизнь всего лишь имитирует искусство», создавая проект собственного государства по своим замыслам и фантазии, а после, представив их, как великие традиции предшественников.

Мы поднимались вверх, и музыка Фридриха Великого несла нас. Гениальная, вечная. Казалось, что нет ни смерти, ни конца и что бы не случилось с нашим миром, какие бы тяжёлые испытания нас не ждали, мы восстанем, как феникс из пепла.

— Жаль, что у вас, у имперцев, так много Фридрихов, — сказал Матвеев, — без привычки можно запутаться. Куда полетим завтракать, капитан?

Насчёт Фридрихов я был с ним согласен — наши предшественники могли быть и поразнообразнее.

— Спускайтесь к морской окраине, — сказал ему я, — там, до войны, было много прекрасных мест.

— Франц, — сказал мне Матвеев, — давайте на «ты»?

С удовольствием, — сказал я. — Это на тебя пейзажи подействовали, или любимая музыка гениального композитора?

— Не — а, — засмеялся Андрей, — я столько раз получил от тебя по голове в тренировочном зале, за эти дни, что кажется, мы знакомы сотни лет.

Сотни лет… Я прилетел в Кёнигсберг когда-то, после Имперской Военной Академии в Потсдаме, и сразу влюбился в Остзее и улицы города, манившие меня своей красотой и фонтанами, пляжными площадями и неповторимым запахом хвои, кофе, и мягкого, не обжигающего солнечного света, который давала Урса — тройная звезда, висевшая в небе над морем. Каждая девушка, которую я видел, казалась красавицей, маня к себе, вызывая прекрасные фантазии. Мои фантазии были настолько прекрасны, что ради них я не раз разрывался между белокурыми остзейскими богинями и службой. Оглушённый и опустошённый красотами города и всем, что он таил в себе, каждое утро я возрождался снова и это счастье кружило меня, пока я не стал капитаном гвардейского эскорта герцога Остзее.