Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

Мы спустились на уровень нижнего города и полетели вдоль набережных, украшенных скульптурными группами, барельефами и мозаиками на тему вечной Империи — от Римской, на Старой Земле, теперь находящейся в руках Альянса, — до нашего «Imperium Sapiens», в скоплениях звёзд и планет Млечного пути.

Я не видел Кёнигсберг с того самого дня, когда меня везли на «кракен». Внешне ничего не изменилось. Если честно, то я был рад, что мы не поехали в многолюдный центр и меня не видит никто, из наших добрых имперцев — жителей города. Имперский флот и гарнизон Остзее не сумели защитить их. Что их теперь ждёт? Сможет ли Ганза забрать планету себе — или она достанется Альянсу Свободных Миров? Я не знал…

Матвеев, словно бы чувствуя моё настроение, нашёл прекрасное, почти пустое кафе далеко от города, с прекрасным видом, и интерьером «a la Friedrich der Große» [51] … и интерьером «a la Friedrich der Große» — в стиле Фридриха Великого. . Мы с аппетитом позавтракали, вдыхая морской воздух и подставляя лица лёгким порывам свежего ветра. Меня никто не узнал, и я был рад этому. Разве что девушка — официант, стреляла на нас с Матвеевым своими глазками, но, скорее всего, это было у неё мимоходом, для практики.

Самое время было вернуться, хоть возвращаться очень не хотелось. Уж слишком красивое место на побережье и слишком вкусная еда. Но всё хорошее заканчивается быстро. Счастье мимолётно, как сказал кто-то их великих. Нас ждал «мардер» и возвращение на «кракен».

— Скажи, Андрей, — я отвернулся от экрана боевой машины десанта, на которой мы прилетели сюда, — что с герцогом Фридрихом?

— Какое красивое море у вас здесь, на Остзее, — Матвеев весело посмотрел на меня, не отвечая на мой вопрос.

— Андрей, снова повторил я, — скажи, что с герцогом?

Матвеев помрачнел.

— Понимаешь, Франц, — нехотя ответил мне он. Лучше нам пока, не касаться этой темы. Я знаю так — же мало, как и ты. Герцог под следствием. Альянс, я думаю, захочет устроить образцово — показательное судилище. Ганза попробует его защитить, но насколько это получится — не знаю. Пока — ситуация такая, что войну начинает и выигрывает Альянс. Как всегда, в таких случаях, виновным во всём назначат проигравшую сторону. Ты представляешь себе сегодняшнюю медиа-картину?

— Нет, — сказал я, — пробовал выйти в интерсеть, но от всего, что говорят и пишут ганзейские и медиаресурсы Альянса, просто с ума сойти можно. За всю жизнь не могу припомнить таких случаев потери всяких остатков стыда и чести.

— Согласен с тобой, — сказал Матвеев, направляя машину перпендикулярно вверх по улице.

— Я давно привык, что новостные ленты Альянса ставят всё с ног на голову, — продолжал я. — Но за пару дней заметил, что ганзейская позиция мало чем отличается.

— Ну, — сказал мне Матвеев, — ты как маленький. Официально, мы союзники Альянса.

— Это мне и не нравится, — я отвернулся к окну. — И сказать, что это мне не нравится — совсем ничего не сказать.

— Скажи мне честно, Франц, — Матвеев притормозил и боевая машина десанта, в которой мы сидели, замерла где-то на средних уровнях жилых башен города, возвышавшихся над морем, — тебе очень хотелось бездарно погибнуть там, во дворце? Зная, что флот Империи не придёт, а оставшихся сил Остзее не хватает даже на защиту вашего дворца?

— Да, — честно ответил я. — Мы все были готовы умереть. Это казалось простым и правильным решением.

— А сколько людей пришло, вместе с тобой, к такому решению? — спросил Матвеев. Сколько из твоих людей оказались там не случайно, из-за блокады, а осознанно?

— Не могу сказать, — честно ответил я. — Да и не хочу. Каждый сам измеряет и исполняет свой долг.

— «Солдат должен выжить, если это не несёт урон его чести», — так у вас говорят? — задал Матвеев риторический вопрос. — Знаешь, Франц, — тут БМД снова тронулась, — Давай пока не будем о герцоге. Об этом лучше с адмиралом Головиным. Он сам скажет, что посчитает нужным. Или не скажет. У тебя теперь новая жизнь. И свобода. И больше возможностей, чем если бы ты остался с Фридрихом.

В этот момент мы как раз оказались над дворцом Фридрихсхалле. Андрей посмотрел на меня и посадил «мардер» среди обломков когда-то самого красивого архитектурного комплекса Кёнигсберга, мало чем уступавшего Берлинскому Дворцу или Сан-Суси в Потсдаме.

— Зря ты думаешь, что мы просто марионетки этих уродов, — сказал он совсем откровенно. — Давай выйдем, разомнём ноги. Мне всегда нравился этот дворец. Я часто смотрел видео и виртуальные экскурсии по вашему Фридрихсхалле. Посмотреть вот, вживую, не успел, — добавил он. — Ну, Франц, бодрее, — сказал он, увидев, что я не особенно тороплюсь на выход. — У тебя удивительное свойство портить себе настроение.

Пыль. Обломки прекрасных когда-то скульптур и декора. Почти всё в мелкие фрагменты. И потрясающий вид на наше море, «grün-blaue Ostsee» [52] «grün-blaue Ostsee». — зелёно-синее Остзее. .

— Я здесь был, несколько дней назад, — сказал я рассеянно Матвееву. — Мне тогда тоже очень хотелось поднять себе настроение.

— Получилось? — сочувствующе спросил Андрей.

— Получилось, только не здесь, а в другом месте, недалеко отсюда. С помощью дуэли, и то — ненадолго, — сказал я. — Представь себе, чтобы ты чувствовал, если бы твой дом, где ты прожил много лет, стёрли с лица земли?

— Прости Франц, — ответил Матвеев, понимая, что место для того, чтобы подышать свежим воздухом, он выбрал не лучшее. — Всё моё проклятое любопытство. — Посмотри-ка, — сказал он, глядя на гранитную стену, из которой уходили вверх ступни гигантской скульптуры, некогда украшавшей дворец. — Эта, кажется, была скульптурой Клауса Штёртебеккера [53] Эта, кажется, была скульптурой Клауса Штёртебеккера — Клаус Штёртебекер (Klaus Störtebeker, иногда Klaas Störtebecker или Claas Störtebeker, ок. 1360 года — 20 октября 1401, Гамбург) — легендарный пират, один из предводителей Виталийских братьев, пиратов, которые в конце XIV в. — первой половине XV в. активно действовали в Балтийском и Северном морях. , — сказал он, обнаруживая неплохое знакомство с имперской мифологической историей.

Если честно, то я не помнил, к стыду своему, где, черт возьми, стояла фигура Клауса, отдавшего жизнь за своих друзей, но подошёл ближе к гигантской металлокерамической ступне, одетой в примитивно сшитый, «под старину», башмак с мягкой подошвой. Второй башмак смотрел тоже в сторону моря.

— Да, сказал я, — разглядывая надписи на стенах, — это была, скорее всего, скульптура Штёртебеккера, корабль которого, когда-то, назывался «Друг всех людей».

— Расскажи эту историю, — внезапно попросил Матвеев.

— История длинная, расскажу когда-нибудь после, если тебе будет ещё интересно. Но если коротко, то, назывался он так потому, что себя он звал «Враг господа и друг всех людей», — сказал я, продолжая разглядывать надписи.