Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

— Du bist ein geborener Soldat, Junge [76] Ты прирожденный солдат, мальчик (нем.). , — сказал Лютьенс растроганно и посмотрел на Рязанцева.

— Мы починим тебе руку, парень, когда вернёмся, — твёрдо сказал Рязанцев по-русски, глядя в синие глаза мальчика, — и я заберу тебя отсюда.

— Без мамы и папы не поеду, — сказал Сашка, правда, не очень уверенно.

— Хорошо, мы заберём твоих маму и папу, — Рязанцев не хотел спорить, хоть и понимал, что нет у парня уже ни отца, ни матери. — А сейчас скажи нам, где вход.

— Пошли… — сказал Сашка, махнув целой рукой и вытирая рукой с контактным браслетом лицо.

— И отдай браслет, — мягко сказал Рязанцев.

— Командир, если подорвать здесь, — Гюнтер Лютьенс указал на карту коллектора, — мы сможем провести внутрь «мардер», размеры шахты позволяют, это может дать нам больше шансов и времени.

— Или нас в нём прямо и зажарят, — ответил ему Павел. — Кроме того, взрыв заметят, да и обвалы…

— Не надо ничего подрывать, дядя Гюнтер, — сказал Сашка строго. — Папа оставил меня на ферме за старшего. — А коллектор сейчас вообще пустой.

— Что это значит? — быстро спросил Рязанцев.

— Я подниму крышку отстойника — и ваш «мардер» спокойно пройдёт.

— Я же говорил, что он умный парень, — Лютьенс одобряюще подмигнул Сашке. Тот впервые, за всё время, широко улыбнулся в ответ.

А вы возьмёте меня с собой? — спросил он.

— Как звали твоего отца, Саша? — спросил Рязанцев и осёкся — не заметил ли мальчик, что он говорил о его отце в прошлом.

Сашка, к счастью, не заметил.

— Даниилом, — просиял он, — Даниель по-вашему, — сказал он Лютьенсу.

— Спасибо тебе, Александр Данилович, — протянул ему руку Рязанцев. Но так как ты ранен, ранен при отражении атаки противника, — тут Рязанцев словил себя на мысли, что он не очень-то и преувеличивает, — я не могу взять тебя с собой. Теперь просто дождись нас. Если, — тут Рязанцев сильно замялся, не зная как объяснить мальчику, что они могут и не вернуться, — если мы сильно задержимся, я обязательно пришлю кого-нибудь, за тобой.

Но Сашка был вовсе не глуп и понимал о чём речь.

— Я дождусь вас всех, дядя Павел, — сказал Сашка, подчеркнув слово «всех». — Возвращайтесь скорей.

Одинцов нас вызывал как раз в тот момент, когда над нами прошла пара «гепардов», раскрашенных в цвета русской ирриденты.

В уши прорвалась знакомая какофония боя. В эфире хорошо были слышны яростные крики на интерлингве и русский язык, в очень необычной версии, половины слов я не понимал. Моих остзейцев пока слышно не было, от слова совсем.

— «Стрелец» вызывает «Рубежи», — услышал я, — «Рубежи», вы тут?

«Рубежи» — это были мы с Касаткиным. Две пятидесятитонные шагающие машины управления боем.

— «Рубеж-один» на связи, — услышал я голос Касаткина, топаем вот, к площади, с капитаном на пару.

— «Рубеж-два» — тут, — сказал я.

— У нас проблемы, — сказал Одинцов, наш дражайший Мариано Франциско, бывший адмирал Ганзы, сумел поднять свои «мачете». Идёт драка за воздух. Я тоже поднял всё, что у меня может летать. Но мы уже потеряли два «гепарда», — в голосе Одинцова слышалась досада, — пилоты живы.

— Хорошие пилоты? — спросил я.

— Совсем зелёные, — с сожалением ответил Одинцов, — бывшие ополченцы.

— Пусти дурака богу молиться… — неожиданно разозлился Касаткин. — Так вот сразу слить две машины!

— Отсутствие опыта подводит, — сказал я. — Подними моих людей, они же наверняка у тебя на «росомахах» в ангаре сидят?

— Они ушли в небо со всеми, — сказал Одинцов. — Между прочим, твоя Элизабет тоже. Не уследил. Своего бы я, в таком случае, конечно, арестовал. Но это же ваша барышня. Остзейская. Она на «гепарде-семь», последи за ней Франц, ты же знаешь, кто она.

— А кто она? — спросил я недоумённо, найдя на тактической карте маркер «гепарда-семь».

— Не лучшее время шутить, — сказал Одинцов, — «Рубежам» — «один» и «два» — смена задачи.

— Полковник, — сказал Касаткин, — как Вы говорили, при встрече, этой красивой барышне, которая смылась от Вас драться в небо, — мы к Вашим услугам. Кстати, я тоже не знаю, кто она такая, — сказал он после паузы.

— Готовьтесь к отражению атаки, — ответил Одинцов. — Противнику удалось связать наши машины в воздухе боем. Думаю, сейчас Франциско бросит своих в атаку. Потом про барышень, Касаткин, потом.

— Как скажете, полковник, — сказал Одинцову Касаткин весело, и я увидел, как на его «рубеже» задвигались внешние «навесы» с оружием.

Я тоже проверил свои перед боем.

— Порядочек? — спросил меня Алик Касаткин, увидев, что я повторяю его манипуляции с навесным оружием боевой машины. — С управлением разобрался?

— Всё в полном порядке, — ответил я ему.

— Зиньковский на связи, — услышали мы в эфире прямым текстом. — Нас атакуют. Большое количество тяжёлой пехоты с боевыми машинами. Попытка прорваться в ближний бой. Даю маркеры.

— Сейчас поддержим, Виктор, — сказал Одинцов. — Сейчас поддержим. Убери своих в укрытие, как только заработают установки залпового огня. И продержись, пока мы их не порвём в воздухе.

— Я «Кубанец один», понял, — Зиньковский перешёл на позывной. — Только поддержите ещё чем-то. Нас прорывают.

— «Рубежи», выдвигайтесь в зону прорыва, — сказал Одинцов, — попробуйте отвлечь на себя «мачете». Как меня слышите?

— «Рубеж-один», принял — сказал Касаткин. — Выходим на западную окраину, к парку Лермонтова, — и его машина почти побежала по улице.

— «Рубеж-два», принял, слышим вас нормально, — сказал я, направляя свою машину за Касаткиным следом.

От ста тонн двух, бегущих по улице, боевых машин, обрушивались оплавленные конструкции кварталов, но мы уже видели секвойи парковой зоны, где шёл бой.

— Ты знаешь, кто такой Лермонтов, Франц? — спросил Касаткин, останавливая свой «рубеж» на выходе из квартала и опуская его на брюхо. Из тыльной части, из «спины» машины, выдвинулись пусковые установки.

— Русский поэт Михаил Лермонтов, из первой эпохи, — ответил я, сажая свой «рубеж» за ним так, чтобы нас слегка присыпало обломками зданий. — Погиб на дуэли.

— Офицер это, Франц! — весело возмутился Касаткин. — Наш офицер-кубанец, из первой эпохи. Вон там его скульптура — видишь эполеты?

— Забавная трактовка, — сказал я. Честно говоря, знаком я был с его творчеством слабо.