Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

— Вот в чём дело, — понял Одинцов, — пиратские байки. Кто-то сказал, что я захватил караван с палладием, или что— то в этом роде?

— Нам так не везло, — сказал я. — Груз с сеткой «Фау-5» вас устроит?

— Взяли бы и сеткой, но она не покроет расходы, ответил Афанасьев.

— «Жемчуг Кортеса», — вступил в разговор Зиньковский. — Вы прилетели за этим?

— Что это? — не понял Одинцов.

— Да, он самый, Pinctada maxima, [80] Pinctada maxima — австралийская жемчужная устрица Южных морей — крупнейшая и редчайшая из всех жемчужниц. — сказал Афанасьев. — Вы запретили на них лов, много лет назад.

— Но мы и сами не добывали, — сказал Зиньковский. — Так, разве что туристы находили раковину и провозили.

— Ничего, мы поныряем, — скромно сказал Иса. — Оборудование мы привезли.

— Да, — подтвердил Афанасьев, — всё наше, что мои люди добудут за время эвакуации.

— Ну вы и крохоборы, — покачал головой Одинцов. — Что ты об этом думаешь, Виктор? — повернулся он к Зиньковскому.

— Мы уходим с планеты, — сказал Виктор Зиньковский. — Плевать и на ракушки, и на жемчуг.

Зиньковский ушёл с гостями, и мы остались с глазу на глаз с Игорем Одинцовым. Мне было непонятно, доволен ли он результатами переговоров. Хотя, общие цели были достигнуты, неопределённость, маячившая передо мной после ухода с планеты, откровенно раздражала.

— Как ты? — спросил Одинцов, — он опёрся локтями на стол и потёр ладонями уставшие от бессонницы глаза. — «Закружило» тебя?

Я сначала не понял, о чем он, потом кивнул, соглашаясь.

— Всё ещё некомфортно в новых обстоятельствах? — Одинцов открыл на столе панель управления составом воздуха и включил «Морской бриз». Свежий воздух был слегка прохладным и бодрил.

— Непонятно, — ответил я. — Нет плана. Меня именно «кружат», как ты сказал, обстоятельства. Не я влияю на них, а они на меня. Сплошная импровизация. От этого, наверное, и некомфортно.

— Значит, ты постепенно становишься русским, — засмеялся Игорь. — Это у вас, имперцев, все заранее. План А, если сбой — то план Б, если опять сбой — План Ц — если пошло что-то не так — возвращаемся к плану А. А если нет возможности поменять план, то беда, — он потёр руки.

— По плану — правильно, — сказал я. Офицер не может без плана. Вообще, человек не должен без плана — будь это сапиенс или террис.

— Франц, — сказал Одинцов, — всю мою жизнь я наблюдаю совсем другую картину. Это у вас, в Империи, всё было только по плану. И то, наверное, не всё и не всегда. Русские планетные системы — они немного другие, понимаешь? Вы беспомощны, если план ломается — что и доказывает история, хоть с кайзером, хоть с твоим герцогом Фридрихом. Если ты задержишься у нас, тебе придётся к этому привыкнуть. Если ломается план А — план Б мы придумываем на ходу.

— Я и так всё время к чему-то привыкаю, — сказал я. Сначала к мысли, что Империи больше нет. Потом я верил, как мальчишка, что наше Остзее каким-то чудом война обойдёт стороной. — Тут я словил себя на мысли, что частично повторяю рассуждения этого русского пирата, Афанасьева. Потом, я привыкал, к тому, что мы, из-за своей трусости, предали всех — и вас, русских, и своих граждан. И я не могу понять почему.

— Что «почему»? — не понял Одинцов.

— Ты прав, когда говорил про планы «А», «Б», и «Ц». И я знаю, уж поверь мне, что всё было готово. Империя была готова к войне! Я до сих пор не могу привыкнуть к такой нелепой сдаче Альянсу всего, во что десятилетиями вкладывалось столько ресурсов.

— Не говорил с Элизой по этому поводу? — спросил Одинцов.

— Зачем с почти девочкой обсуждать такие тяжёлые вещи? — сказал я. — Чтобы кому стало легче?

— Кажется, у вас говорят: «Mehr sein, als scheinen» [81] «Mehr sein, als scheinen» — будь больше, чем кажешься. , — сказал Игорь, глядя на меня. — Мне кажется, что Элиза, это тот самый случай.

Он внимательно посмотрел на меня, как будто хотел сказать ещё что— то, но промолчал.

Я пожал плечами. Мысли мои текли совсем в другом направлении.

— Сейчас, я привыкаю к тому, что слова кайзера о «Новом мире» — бред сумасшедшего, — сказал я. — Но я вырос на этом бреду. Я и сейчас верю, что наша система развития — правильная. А больше всего я не могу привыкнуть к тому, что я ганзеец.

— Вот ты о чем… — Одинцов повернулся и вытащил из стола бутылку коньяка «Князь Кропоткин» и два бокала. — Когда-то я ненавидел Ганзу, — закончил он фразу, начиная расставлять натюрморт на столе.

— А теперь? — спросил я.

— А теперь, я очень на нёе надеюсь, — сказал Игорь.

Я посмотрел на него удивлённо.

— Я не шучу, — сказал Одинцов, протягивая мне бокал и нарезая розовые, почти красные, сладкие кубанские лимоны. — Понимаешь, Франц, ваш Новый мир появился как фантазия изобретателя точки перехода, Вильгельма фон Цоллерна, о чем-то идеальном. Представляешь, сколько лет старику?

— Может себе позволить, — сказал я. — Фантастически богат, деньги честные, происхождение понятное. Почему ты говоришь: «ваш Новый мир», — почти передразнил я его, — это «наш Новый мир».

Одинцов отрицательно покачал головой.

— Он ваш, Франц. Имперский. По идеальному плану. Поэтому очень хрупкий.

— Какой есть, — сказал я. — А какая альтернатива?

— Ганза старше кайзера, — продолжил Одинцов, — как совокупность верфей и инженеров — она строила корабли ещё на Старой Земле. Ещё те, что плавали по воде, понимаешь? Её деньги очень старые. Она видела людей до разделения на два вида. Но поддержала, тогда ещё, просто своего хорошего инженера, Вильгельма фон Цоллерна.

— И в чем хрупкость, — спросил я?

— В том, что Империя была персонифицирована в личности кайзера. Но тогда получается, что идея «Нового мира» не только его, а, скорее, ганзейская. Пока шло свободное расселение, через точки перехода — план построения вашего нового или «Нового» мира, по образцам славного прошлого, был удобной схемой. Честность, Неподкупность, Искренность, Пунктуальность — всё хорошо для строительства миров по плану. Даже имя кайзера подошло — Вильгельм. Как у одного из великих, имперских деятелей прошлого на старой Земле. Успехи воодушевляли и, благодаря историческим параллелям, связывались с личностью.

— Что в этом хрупкого? — спросил я. — Империя создала нового человека.

— Альянс тоже, — невесело усмехнулся Одинцов. — Все эти ваши, да и наши добродетели, как вы их называете, ограничивали личную свободу в новом, бескрайнем мире, в котором оказалось слишком много места. Потому, что наши миры развивались с помощью одной и той же технологии, а следовательно, требовали, на начальном этапе, одной и той же, — он усмехнулся, — идеологии. Они вступали в резкое противоречие с другой стороной природы человека. Человек жаден. Хоть террис, хоть сапиенс. Но, если допустить наличие некой позитивной жадности, некой жадности со знаком плюс, то это именно она заставляет человека рисковать и совершать невозможное. Империя ограничила себя рамками, удобными для строительства по плану, но и сократила количество вариантов выбора, которые есть у отдельно взятого человека.