Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

Эмили плотно сжала губы, так что вид ее сделался мрачным, потом сказала:

– Родственники не могли поверить, что она покончила с собой. Не могли, и все. Они подумали, что самоубийство могло быть вызвано опухолью мозга.

– Разве коронерская контора по настоянию родственников проводит более обширную аутопсию?

– Когда-то так делали. Теперь – нет. – Эмили помедлила, держа руки над коленями, и посмотрела на них, нахмурившись, словно они принадлежали не ей. – Официально я уволилась, потому что устала работать судебным патологоанатомом. Но на самом деле, если бы я не ушла, меня бы уволили.

– На каком основании?

– Я прихожусь теткой Бенедетте Ашкрофт и должна была бы отказаться от проведения вскрытия. Но я настойчиво добивалась, чтобы это дело поручили мне, и не стала говорить о нашем родстве.

– Правонарушение. Или по меньшей мере законное основание для увольнения.

Эмили смотрела на Джейн в упор немигающим взглядом, напоминавшим луч лазера.

– Родственники были потрясены. Им надо было узнать, в чем дело. Такая милая женщина, всегда счастливая, преданная мать. И вот она снимает номер в отеле, чтобы покончить с собой… Опухоль мозга объяснила бы все.

– Семья могла бы заплатить за аутопсию, проведенную частным порядком, по завершении коронерского обследования.

Эмили кивнула, но отворачиваться не стала.

– На это ушло бы время – несколько дней, неделя. Или больше. Муж, сестра, мать и отец были так потрясены, так страдали. Я сделала то, что сделала, и сделала бы это еще раз… но, боже мой, лучше бы я этого не делала.

Вот оно. Если и оставались какие-то сомнения относительно того, что в мир вошло нечто новое и жуткое, то зрелище, представшее перед доктором Россмен после вскрытия черепа ее племянницы, должно было уничтожить всякие остатки скептицизма.

– Я не до конца поняла эту часть вашего отчета, – сказала Джейн. – Впрочем, многие фразы и даже предложения подверглись редактированию.

Патологоанатом глубоко вздохнула:

– Когда я посмотрела на передний мозг, на два полушария большого мозга, на мгновение показалось, что передо мной глиоматоз, крайне злокачественная опухоль. Она не вырастает в одном месте, а оплетает все четыре доли мозга, как паутина.

– Но оказалось, что это не глиоматоз.

Джейн не сводила глаз с Эмили, давая понять, что та сообщит уже известные ей сведения.

– Бог мой, вы уже знаете. Вы знаете… о том, что я нашла.

– Может быть. Скажите мне.

– Неорганическое включение. Никакого беспорядка, как в случае рака. Я видела геометрическую раскладку, затейливую схему… систему, аппарат. Не знаю, как это назвать. Оно опутывало все четыре доли, исчезало среди серого вещества, в бороздах, в расщелинах, между складками, между извилинами. Легкая, почти невесомая структура, при значительной концентрации мозолистого тела. Я смотрела на это и чувствовала… Я знала, что никогда не видела ничего более зловещего. Что это такое? Что за образование?

– Это можно назвать механизмом управления, – сказала Джейн.

Эмили отвела взгляд от Джейн и посмотрела на свои руки, сжавшиеся в кулаки. Ее пробрала дрожь.

– Кто? Зачем? Бога ради, как?

Вместо ответа Джейн сказала:

– Во время аутопсии все время работает камера.

– Да. Но я не смогла изучить эту чертову штуку во всех подробностях, как мне бы хотелось. Вскоре после того вскрытия черепа… Может, реакция на контакт с воздухом, не знаю… В общем, эта штука, механизм управления, как вы говорите, начала распадаться.

– Как?

Эмили оторвала взгляд от своих рук, побледнев так, что веснушки на лице теперь казались еще ярче.

– Она словно испарилась, растворилась. Хотя нет. Скорее это напоминало… то, как некоторые соли впитывают влагу из воздуха и просто улетучиваются.

Джейн ожидала совсем другого – и вновь осознала, что она имеет дело с невероятно коварными и мощными силами – вполне возможно, сверхъестественными.

– А осадок остался?

– Да. Тонкий слой почти прозрачного вещества. Я отправила образец в лабораторию. О том, был ли сделан анализ, мне не сообщили.

– Вы составили свой отчет в тот же день.

– Да.

– При аутопсии присутствовал кто-нибудь еще?

– Мой помощник. Чарли Уимс. Он пришел в ужас. Чарли очень любит научную фантастику и решил, что это инопланетное вторжение. Черт побери, я тоже так подумала.

– Он согласился с вашим отчетом?

– Поначалу – да. Но я ему сказала, что Бенедетта – моя племянница. И очень скоро… через пару часов… он отказался.

– А потом вас вынудили уйти. Когда?

– На следующий день. Предложили уйти с выходным пособием или быть уволенной. Выбор небогатый.

– А где теперь Чарли Уимс?

– Его повысили. Он занял мое место. Причем с удовольствием. – Она с трудом разжала руки, словно крепко стиснутые пальцы онемели. – Значит, этим занимается ФБР? Правда?

– Да, только негласно. Расследуем без лишнего шума. Прошу сохранить наш разговор в тайне. Надеюсь, вы понимаете почему.

– Люди начнут паниковать, все будут думать, что ими управляют, и не важно, так это или нет.

– Именно. Вы сказали что-нибудь мужу Бенедетты? Ее отцу? Матери?

Эмили отрицательно покачала головой:

– Нет. Это выглядело слишком ненормальным, слишком… ужасным. Сначала я говорила, что проводятся анализы. Потом сказала, что обнаружили опухоль мозга.

– Они не спрашивали, почему вы ушли с работы?

– Я объяснила, что слишком много времени проводила с покойниками. Такая уж работа: никто не понимает, почему ты за нее взялась, но всем ясно, почему ты ее бросила.

– А что с вами? Вы жили с этим восемь месяцев…

– Раньше у меня не было поводов нервничать. Теперь я нервничаю постоянно. Но сны об этом снятся все реже. – Она посмотрела на репродукции работ Кандинского: яркие, полные энергии, ничего не значащие формы. – Столько всего случается, мир так быстро движется вперед, ты смиряешься с тем, что раньше разбило бы сердце или свело с ума. Словно жизнь была каруселью, а теперь превратилась в «русские горки». – Она снова посмотрела на Джейн. – Я живу с этим знанием. Что еще я могу сделать? Но в глубине души я ужасаюсь.

– Я тоже. Мы все ужасаемся, – сказала Джейн, давая понять, что десятки агентов стремятся докопаться до истины. Она не могла дать этой женщине другого утешения, кроме лжи.

Несмотря на смену часового пояса, в момент приземления Натана Силвермана в Остинском аэропорту было еще утро. Он взял напрокат машину и выехал из города по автомагистрали номер 290. Поднявшись на плато Эдвардс, он стал видеть больше неба, чем земли, и хотя техасские долины по обе стороны от дороги терялись за горизонтом, с такой высоты они казались не слишком обширными.