Роберт Маккаммон - Граница [litres]

Оливия пришла к ним чуть позже, пробыв какое-то время в лазарете. Военный врач, деловитый, с короткой стрижкой, настолько короткой, что, казалось, череп его усыпан темными песчинками, осмотрел ее, смерил давление, проверил сердце и легкие, попросил, не двигая головой, одними зрачками последить за движущимся лучиком света, дал таблетку валиума и сказал, чтобы она прилегла в одной из соседних палат и отдохнула. А сам отправился к другим своим многочисленным пациентам, часть из которых принесли на носилках, а другие сами кое-как доковыляли до лазарета после нападения на Обитель. Оливия полчасика полежала, но потом ей показалось, что валиум подействовал, она чувствует себя довольно неплохо и ей можно уйти. Но перед уходом забежала проведать Никки и Ханну, которые тоже лежали здесь. Никки уже приходила в себя, ей было гораздо лучше, хотя из лазарета уходить не хотела. Ханна спала и во сне казалась постаревшей, исхудавшей и очень усталой; Оливия попросила у одной из сестер листок бумаги и оставила ей записку: «Ханна, я навещу тебя позже. Отдыхай, пока есть возможность, и ни о чем не думай. Поверь, все будет хорошо. С любовью, Оливия».

Столовая была ярко освещена, на стенах висели фотографии прежней Америки: сверкающая неоновыми огнями, заполненная народом Таймс-сквер; Золотые Ворота, освещенные восходящим солнцем, лучи которого пробиваются сквозь туман; калифорнийский лес мамонтовых деревьев; покрытая ярко-зелеными мхами земля в государственном заповеднике Мьюир-Вудс; Бостонский залив в день парада многочисленных и разновеликих кораблей с красными, синими и белыми парусами; бескрайние, простирающиеся до самого горизонта пшеничные поля Канзаса под ярко-синим летним небом; посыпанная гравием и с обеих сторон обсаженная дубами с толстенными стволами дорога, ведущая к восстановленной усадьбе плантатора где-то на юге страны. Имелись тут и другие картины, напоминающие о том, как прекрасна была когда-то земля. Этан молча рассматривал их и размышлял о том, что эти виды должны поддерживать дух и гражданских, и военных, вынужденно укрывающихся в этом убежище. Это их конечная остановка, подумал он. Последняя станция на пути, где можно спрятаться и переждать страшную войну и бедствия, накрывшие не только эту страну, но и всю землю.

В столовой сидело еще человек двадцать, и военные, и гражданские люди. Все они заметно сторонились вновь прибывших. Сегодня кормили здесь куриным супом с лапшой, который подавали в небольших пластиковых чашках с одной булочкой, и апельсиновым соком в такой же чашке. Чашечки надо было относить в специальную урну для мусора. Дейв встал и попросил добавки, но повариха в кудряшках сказала, что больше не полагается.

А вот кофе можно было пить сколько душе угодно. Дейв взял еще одну порцию, и в голове мелькнула мысль, не добавляют ли они в кофе каких-нибудь препаратов. Он представить себе не мог, как здесь можно прожить даже день, не говоря уже о неделе или месяце, без стимуляторов или антидепрессантов. Здесь нет окон, и человек должен ощущать себя как в тюрьме; мужчины и женщины передвигаются медленно, осторожно, и лица у всех пустые. Все они пережили тяжелые утраты: у кого-то погибла вся семья, у кого-то родственники, друзья, они потеряли дом, они не чувствуют себя в безопасности, у них нет уверенности в завтрашнем дне. Каждый из них получил смертный приговор, оставалось только ждать его исполнения.

Сколько еще они здесь могут продержаться? Он не знал, что они думают по этому поводу. Недавнее нападение убедило их, что здесь далеко не так безопасно, как им казалось. Чтобы привести в порядок даже гараж, потребуется черт знает сколько усилий, а возможно ли своими силами заделать вход… в этом он сильно сомневался. Может быть, так они и жили тут изо дня в день, подумал Дейв. Решали ежедневные проблемы по мере возникновения, занимались рутинной работой, смена за сменой, по восемь часов.

Ели молча. Этан читал их мысли, но не говорил ни слова, не желая быть слишком назойливым. Оливия все еще выглядела болезненно; иногда она сидела, невидящим взглядом уставившись в пространство и все думая о смерти Джона Дугласа, о безнадежности ситуации, в которой они оказались. Она обманывала себя тем, что ей стало лучше; на самом деле ей хотелось забиться куда-нибудь в угол, отгородившись от всего мира толстыми стенами. Этан видел, что в ее сознании снова и снова вспыхивают картины: лежащий в коридоре с разбитым черепом молодой секретный агент и обезглавленный монстр в гараже, из горящей груди которого клубами валит дым. Она уже почти дошла до предела, стояла на самом краю пропасти. Этан не знал, что сказать ей, как можно ее утешить. Да и что тут скажешь в подобной ситуации? Так что он сидел и помалкивал.

– Вы посмотрите, кто к нам пожаловал, – вдруг проговорил Джефферсон.

К их столику приближался Вэнс Дерримен. Он на секунду остановился перед другим столиком, перекинулся парой слов с человеком в рубашке в серую полоску и с закатанными до локтей рукавами. Разговаривая, Дерримен несколько раз махнул рукой в сторону новоприбывших, и его собеседник всякий раз кивал, поглядывая на них, но его исхудалое суровое лицо абсолютно ничего не выражало. Дерримен продолжил свой путь, подошел к их столику и, достав из кармана пиджака белый носовой платок, протер стекла очков.

– Он захотел с нами встретиться, – сказал Этан.

– Да, это так.

– А зачем он захотел с нами встретиться? – спросил Дейв.

– Не со всеми, – уточнил Этан. – Только с Джефферсоном и со мной.

– И это верно, – подтвердил Дерримен, водружая очки на место. – Разумеется, в моем присутствии.

– Ну да, мы тут не в счет, – пожав плечами, сказал Дейв. – Мы останемся здесь, с остальными пешками.

Столовая располагалась на втором уровне, но по отношению к гаражу глубже в недрах горы. Этан с Джефферсоном встали и вслед за Деррименом направились ко второй лестнице. Оказавшись на четвертом уровне, вошли в расположение жилой части президента, но уже с другой стороны. Сержант морской пехоты Эйкерс с автоматом ждал их, чтобы сопровождать дальше.

Они прошли по коридору до двустворчатой двери, которую Джефферсон раньше уже видел.

– Благодарю вас, сержант, – сказал Дерримен, отпуская морского пехотинца.

Он нажал на белую кнопку звонка в стене, и внутри послышался простой звон колокольчика.

– А я-то думал, что сейчас услышим «Президентский гимн», – нервно усмехнулся Джефферсон.

Дерримен на его слова никак не отреагировал.

Одна половинка двери открылась почти сразу, едва успел закончиться звон. Перед ними стояла Аманда Биль; взор ее был туманен, но на ногах она уже держалась гораздо тверже, чем во время записи час назад. Первая леди была одета по-прежнему: коричневые свободные брюки и белая блузка, слегка пожелтевшая от множества стирок.