Александр Нагорный - Грегорианец. Четвёртый [СИ]

Эта шпага долгое время составляла предмет желаний Басс. Она готова была отдать десять лет жизни за право владеть ею.

Однажды, готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, она попыталась одолжить шпагу у Шосса, который молча вывернул все карманы, протянул персональный коммуникатор и собрал все, что было у него ценного. Предложил всё Басс. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет её только в том случае, если владелец её покинет это жилище. Кроме шпаги, внимание привлекал ещё и портрет знатного вельможи, одетого с чрезвычайным изяществом и с орденом на груди.

Портрет имел сходство с владельцем, некоторые общие черты, указывавшие на то, что этот знатный вельможа, кавалер имперских орденов, был его предком.

И в довершение всего этого, кофр ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет. Красовался на выступе раритетного подобия камину, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего технического.

Ключ-карту от этого кофра Шосс всегда носил при себе. Однажды он открыл его в присутствии Басс, и та смогла убедиться, что кофр содержит только письма с бумагами и карты памяти, надо полагать, любовную переписку или семейный архив.

Басс занимала большой и на вид роскошный номер. Каждый раз, проходя с кем-нибудь из приятелей мимо своих панорамных окон, у одного из которых часто стояла Роберта в мужском парадном обличии, Басс поднимала голову и, указывая рукой вверх, говорила: «Вот моя обитель».

Однако застать её дома никогда не удавалось, никогда и никого она не приглашала подняться и никто не мог составить себе представление, какие действительные богатства кроются за этой роскошью фасада.

Что касается Росс, то она жила в крохотных апартаментах, состоявших из гостиной, столовой и спальни. Спальня, как и все остальные комнаты расположенная в первом этаже, выходила окном в маленький тенистый и свежий садик, разбитый кем-то прямо на гравиплатформе, густая зелень которого делала его недоступным для любопытных глаз.

Как устроился Дартин, нам уже известно, и мы успели познакомиться с его биотехносом Пращем.

Грегорианец, по природе своей, был очень любопытен, как, впрочем, и большинство людей, владеющих даром интриги. Напрягал свои силы, чтобы узнать, кто же на самом деле были Шосс, Басс и Росс. Ибо под прозвищами все они скрывали свои дворянские имена, и в частности, Шосс, в котором за целую милю можно было угадать настоящего вельможу. Парень обратился к Басс, надеясь получить сведения о Шоссе, и к Росс, чтобы узнать, кто такая Басс.

Басс, к сожалению, о своем молчаливом товарище знала лишь то, что было известно по слухам. Говорили, что он пережил горе, причиной которого являлась любовь, и что чья-то подлая измена якобы отравила жизнь этого достойного человека. Но об обстоятельствах этой измены никто ничего не знал.

Что касается Басс, то, за исключением её настоящего имени, которое, так же как и имена обоих его товарищей, было известно лишь одному Лау Вельеру, о её жизни нетрудно было все узнать. Маскируясь под тщеславного и болтливого мужа, он весь был виден насквозь, как кристалл. И лишь поверив всему тому похвальному, что он сам говорил о себе, можно было впасть в заблуждение на его счет. Как к мужчине.

Зато Росс в маскировке, хотя и могло показаться, что у неё нет никаких секретов, была вся окутана таинственностью. Скупо отвечая на вопросы, касавшиеся других, она тщательно обходила все относившиеся к ней самой. Однажды, когда после долгих расспросов Дартин узнал от Росс о тех слухах, которые гласили, будто их общая подруга Басс добилась победы над какой-то герцогиней. Парень попытался проникнуть в тайну любовных приключений своей собеседницы. Обращаясь, естественно подыгрывая, как к мужчине.

— Ну а вы, любезный друг мой, — сказал он, — вы, так прекрасно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и герцогинями, а вы-то сами?..

— Простите, — прервал его Росс. — Я говорю об этих вещах только потому, что Басс сам болтает, и потому, что он при мне громогласно рассказывал эти забавные истории. Но поверьте, любезный господин Лау Дартин, что, если б они стали мне известны из другого источника или если б он поверил мне их как тайну, не могло бы быть скромнее меня.

— Я не сомневаюсь, — согласился парень, — и мне всё же кажется, что и вам довольно хорошо знакомы кое-какие гербы, о чём свидетельствует некий вышитый платочек, которому я обязан честью нашего знакомства.

Росс на этот раз не рассердился, но, приняв самый скромный вид, ласково ответил:

— Не забывайте, что я собираюсь приобщится к церкви, и потому чуждаюсь светских развлечений. Виденный вами платок не был подарен мне, а лишь оставлен у меня по забывчивости одним из моих друзей. Я был вынужден был спрятать его, чтобы не скомпрометировать их, его и даму, которую он любит… Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в этом отношении мудрейшему примеру Шосса, у которого, так же как у меня, нет дамы сердца.

— Но, черт возьми, вы ведь не аббат, раз вы имперский Клерик!

— Легионер я только временно, дорогой мой. Как говорит кардинал, против воли. Но в душе я служитель церкви, поверьте. Шосс и Басс втянули меня в это дело, чтобы я хоть чем-нибудь был занят. У меня, как раз в ту пору, когда я должен был быть призван, произошла небольшая неприятность… Впрочем, это не интересно, и я отнимаю у вас драгоценное время.

— Напротив, меня очень интересует! — парировал Дартин. — И мне сейчас решительно нечего делать.

— Да, но мне пора читать молитвы, — отмахнулся Росс, — затем мне нужно сложить стихи, о которых меня просила госпожа Лау Дильён. Очень тороплюсь.

И Росс приветливо протянула руку своему молодому товарищу, тем самым простившись.

Как ни старался Дартин, ему больше ничего не удалось узнать о своих новых друзьях. Он решил верить тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и более достоверными сведениями.

В общем, жили весело. Шосс играл, и всегда несчастливо, но никогда не занимал у своих друзей ни одного кредита, хотя его карта всегда была раскрыта для них. И если он играл на честное слово, то на следующее же утро, посылал будить своего кредитора, чтобы вручить ему следуемую сумму.

Басс играла изредка. В такие дни если она выигрывала, то бывала великолепна и дерзка. Если же она проигрывала, то бесследно исчезала на несколько дней, после чего появлялась с бледным и вытянутым лицом, но с деньгами в кармане.

Росс никогда не играла. Она была самым дурным Клериком и самым скучным гостем за столом. Всегда оказывалось, что ей нужно идти заниматься.

Случалось, что в самый разгар пира, когда все в пылу беседы, возбужденные вином, предполагали ещё два, если не три часа просидеть за столом, Росс, взглянув на часы, поднималась и с любезной улыбкой на устах прощалась с присутствующими, торопясь, как она говорила, повидаться с назначившим ей свиданием ученым богословом. В другой раз она спешила домой, чтобы потрудиться над диссертацией, и просила друзей не отвлекать.