Ирина Булгакова - Шторм

Он проснулся в открытом море. На горизонте таяли в тумане скалы. Влад поднялся, пару раз ойкнув от боли в онемевших членах. Простор кружил голову. Как мальчишка, впервые вышедший под парусом, он чувствовал небывалый восторг. Впервые за долгое время Влад ощутил себя в своей стихии. Пространство, везде на земле ограниченное – то стенами комнат, то бортами улиц в Океане не имело границ. Огромная сфера, накрытая небом, дышала свободой выбора.

С «паучками», взявшими на себя несколько извращенную роль ангела-хранителя катамарана, пришлось договориться. Правда, много позже того, как Владу удалось вырваться из Ловушки, вступив в переговоры хрен-знает-с-кем.

Оказавшись на Пиратских островах – живой и невредимый, он прогнал судно через бокс с полной дезинфекцией, не принесшей ничего нового. Чужое, которое капитан ласково назвал «паучками», осталось. Подспудно его тревожила страшная мысль, но всякий раз он умудрялся отгонять ее, придушив в зародыше. Не сожрет ли та невидимая хрень, пристроившаяся на палубе и разыгрывающая до времени роль вполне приличного симбиота, в один из дней своего хозяина? Так же как закусила десятком-другим неудачников, чьи корабли держали вечную вахту у скалистых берегов Ловушки?

Изредка – не существовало регламента, неведомый сторож катамарана просил о помощи. И, получив разрешение, вступал с Владом…

Хрен знает, во что вступал! От контакта это отличалось также как хер от дудки. Сам Влад считал, что «паучки» сосут кровь – после «общения» на его теле обнаруживались крохотные белые точки. Он ничего не чувствовал, просто крепко спал. Еще сотню раз с того, самого первого раза, когда Влад практически решился на самоубийство, сознательно противопоставив смерть бесконечно долгой жизни на «райском» острове.

Влад по-прежнему считал себя хозяином катамарана. «Паучки» бесили его. Каждый день ступая на палубу, ему приходилось подавлять приступы паники – а не бросить ли все к чертям собачьим и не заиметь себе новый катамаран?

И всякий раз, глядя на совершенное творение корабелов, на изгибы судна, на палубу, знакомую до мелочей, на полотна парусов, чутко внимающих ветру, он отступал. После редких и коротких стычек с самим собой, капитан заново проводил инспекцию собственного разума – спрашивая, проверяя, отвечая на вопросы.

«Кто на свете всех»… и так далее.

Черт возьми, он любил свое судно! И пока имелась возможность бороться за него, он не сдастся без боя!

С тех пор, действуя по тому же принципу, Влад побывал у Деда два раза. Привез и кошку, и собаку, которых торжественно вручил в свой первый после побега визит.

Здоровье у старика пошатнулось. Речь шла о рассудке – старику мерещились покойники. Он часами разговаривал с мертвецами, якобы навещавшим свои суда.

И вот теперь, спустя довольно продолжительное время, Владу предстояло увидеть остров еще раз, несмотря на то, что он зарекся вести катамаран под сень грозных, высоко забравшихся в небо скал.

От пощечин загорелись щеки, и Николь открыла глаза. Из дрожащего радужного марева выдвинулось лицо. Карие глаза, тонкий аристократический нос и едва обозначенная улыбка.

– Ну что, любимая, пришла в себя? Или добавить? Для верности.

– Ммм…

Николь открыла слипшиеся губы, чтобы вытолкнуть поток вопросов, но распухший язык прилип к гортани. Зрение туманилось. Образ жениха пульсировал в мутном потоке. Потребовалось приложить усилия, чтобы удержать его в фокусе. Девушка заставила себя пошевелить руками и не сразу поняла, что связана.

– Вижу, пришла в себя.

Туман постепенно рассеивался. Высокий, самоуверенный молодой мужчина, сотню раз – не меньше, деливший с ней внебрачную любовь – подошел ближе. Николь дернулась. Как будто того и ждали, жесткие ремни впились в запястья, причиняя боль.

– Успокойся. Будет больнее, – буднично сказал Сергей.

– Ты, – выдавила она и поперхнулась. В горло словно засыпали битое стекло.

– Говорю тебе – не дергайся. Полежи спокойно минут десять. Потом тебе вкатят дозу и ты угомонишься. Будешь снова лежать такая тихая, такая спокойная.

– Я…

– Знаешь, Николь, я бы тебя из этого состояния не выводил, но… Всегда есть свое «но», любимая. Во-первых, ты была вчера восхитительна, когда работала на камеру. Да, чуть помятая, чуть под кайфом. Но это и понятно – страсть, она диктует свои условия. Не помнишь? Ты говорила: «Милый папка», – с пафосом процитировал Сергей. – Видишь, я не упускаю мелочей – ты всегда так называла Ростислава Александровича. «Милый папка, я знаю, что когда-нибудь ты меня простишь. Чувства оказались сильнее меня. У тебя с мамой было то же самое. Давно… Я прекрасно относилась к Сергею, мне очень жаль его, но Родригес… Я знаю, ты не позволил бы нам быть вместе. Прости. Я верю, что вернусь… Когда-нибудь я вернусь, чтобы все тебе объяснить. Папка! Прости!»

Сергей сделал паузу, распрямил плечи, склонил голову набок, рассматривая что-то занимательное на лице девушки, лежащей на койке.

– Я сам писал текст. На мой взгляд, вполне правдоподобно звучит. Ты была артистична – такая трогательная, эмоциональная. Сидишь перед монитором, чуть не плачешь. А на заднем плане маячит Родригес, естественно, пряча лицо… Постой, я начал говорить о другом. О том, почему я вообще с тобой болтаю, когда проще было бы держать тебя в отключке. Отвечаю на незаданный вопрос: если я буду вводить тебе препараты без пауз, существует риск, что ты отдашь богу душу раньше, чем необходимо по плану. А мне для полноты картины нужны еще кадры. Представь, тебя на закате солнца будет снимать сам Родригес – воздушную, летящую от счастья в его объятия… Кстати, видео потом найду я. О! Я не планирую выступить в роли праведного мстителя за поруганную честь Ростислава Александровича Вагнера… Кстати, уходящего в небытие. Нет. Я всего лишь обманутый… уже муж, питающий надежду на то, что мне удастся тебя вернуть. Заранее прощая тебя всю боль, которую ты мне причинила. Мило звучит, правда?

Стены качались. Колючий свет резал глаза. В иллюминаторе напротив, заключенная в деревянную рамку скучала ночь. С трудом – великим трудом – словно мысли, зарождавшиеся в другом измерении, добирались в ее голову через тернии, до Николь стал доходить смысл сказанного.

Она на яхте. Связанная. Под капельницей. И всему виной жених? Или уже муж? Фразы распадались на отдельные слова и даже осознание страшного факта, не заставило их собраться вместе. Отрывочные мысли находились на одной стороне пропасти, а умозаключения прятались на другой. В чувствах царила та же неразбериха. Наверное, следовало закричать, попытаться вскочить, поддавшись праведному гневу, но внутри царил холод. Внутренности, смерзшиеся в один ком, творили из нее некое подобие Снежной Королевы. Безучастной, равнодушной ко всему.