Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

С тех пор как уехала Маб со своей зимой, я избегала прикасаться к теплым вещам. Хотя мне не хотелось терпеть их присутствие, но они возвращали меня к пережитому, чего мне хотелось еще меньше, поэтому зимняя одежда лежала несколькими шерстяными кучами. Повсюду валялись разбросанные книги, которые я бессмысленно перелистывала снова и снова. Я читала их вполголоса, добавляя написанное к сводящему с ума клубку собственных мыслей.

Я чаще размышляла о молитвах, чем вставала на колени, складывала ладони и беззвучно шевелила губами. В прошлом молитва придавала мне сил, но теперь она не могла осветить мой сумрачный разум.

Раньше я гадала, почему Ариэль отказалась от веры, но теперь понимала. Зачем тому, у кого нет души, беспокоиться о ее совершенствовании?

А после совершенного я больше не могла сохранять в себе надежду на небеса.

Брат Кэтрин Хелстон прилежно носил мне еду. Он не спрашивал, собираюсь ли я выйти из комнаты и когда это случится. Он уже узнал эту детскую повадку. Когда мне было семь с половиной лет, я поступила так же после похорон сестры Кэтрин Хелстон, а спустя некоторое время – и после похорон ее отца. Я вспомнила, как пересчитывала нити в одеяле, желая, чтобы весь мир вокруг меня превратился в такие же теплые, мягкие объятия. Тогда он тоже заботился обо мне.

Вместе мы убрали беспорядок, который я устроила, и, хотя в комнате все еще пахло рвотой, брат Кэтрин Хелстон ненадолго со мной остался. Тишина между нами была почти мучительной.

Несмотря на скромное поведение брата, я видела, что он по-прежнему размышляет. Это было заметно по его осанке и теням под глазами. Какие бы бури ни бушевали в душе, он держал их при себе, и у меня не хватало духу навязываться. Он по-прежнему смотрел на меня голодным взглядом, когда думал, что я не вижу. Я жаждала нашей близости, того ощущения реальности, но не могла заставить себя ее заслужить.

День за днем я ела, потому что он мне велел.

После первого раза меня вырвало лишь однажды, но пища начала казаться чем-то неестественным. Вкус притупился, а текстура сделалась более выраженной, отчего еда во рту ощущалась скользкой, жесткой и тяжелой.

– Не уверена, что мне нравится, – сказала я.

– Еда в Аркадии и в лучшие времена странная, – брат Кэтрин Хелстон криво улыбнулся. – А у Саламандры чудны́е предпочтения.

Я, не задумываясь, ответила на его улыбку; теплый трепет в животе не имел ничего общего ни с пищей, ни с ее отсутствием. И только после я сообразила, что должна бы ощущать себя виноватой и отталкивать это чувство прочь.

Я перестала следить за ритмом маятникового солнца, но прекрасно понимала, что двухнедельный срок прошел. Дни становились все более тусклыми. Брат Кэтрин Хелстон просто не упоминал об отведенном времени, и это тоже вплелось в молчание между нами. Не колкое, конечно, но и не совсем приятное.

Мы все еще ждали ответа Маб, хотя ни один из нас не был в состоянии отправиться во внутреннюю Аркадию. Временами я задавалась вопросом, будет ли означать ее призыв, что он оставит меня на попечение мистера Бенджамина и постарается миссионерской работой заслужить отпущения нынешних грехов. Но это были неприятные мысли, и я отложила их в сторону, как когда-то отодвинула свою похоть и желание.

Чаще всего брат Кэтрин Хелстон старался вызвать у меня улыбку или хотя бы вывести из ступора. Принялся заваливать меня диковинками, и беспорядок в комнате от этого только увеличился. Принес музыкальную шкатулку с птичьими трелями; кукол с пустыми глазами; угрюмого Щелкунчика; свой старый альбом для рисования и наполовину выцветшие краски; катушки ярких ниток и ярды полотна. Бо́льшая часть этих развлечений взялась из окрестностей замка, но некоторые вещи были его собственными.

– Ты ведь любишь пыльные книги? – сказал он, протягивая мне древний на вид томик.

– Корешок не прочесть, – заметила я, пытаясь разобрать истершийся текст, – о чем она?

Он пожал плечами:

– Были о пыли.

Когда я открыла книгу, со страниц посыпалась моль.

Я вздрогнула и громко взвизгнула.

– Это в планы не входило, – тут же сказал брат Кэтрин Хелстон.

Я бросила на него подозрительный взгляд.

– Честное слово! Она просто несколько недель лежала у меня на столе.

Когда я поднимала книгу с пола, то услышала некий едва различимый звук.

– Прошу прощения?

– Я ничего не говорил.

– Ты должен хоть что-то объяснить.

– Только плохие подарки требуют разъяснений, – ответил он, – ты ведь сама так говорила.

Пока брат Кэтрин Хелстон говорил, едва слышный шепот становился все громче. Я почти могла разобрать слова: «И что… словом Его… взял хлеб и преломил его…»

Я резко обернулась, пытаясь разглядеть говорившего, но комната была такой же, как и раньше.

– Что такое?..

Прижала пальцы к губам, и он замолчал.

Я заметила, что освобожденные мотыльки танцуют в лучах света. И снова шепот: «…создано по слову Его… я верую и принимаю…»

– Ты слышишь? – Слова были отдаленно знакомыми, хотя я не могла вспомнить, где слышала их прежде.

– «По слову Его»? – переспросил он. – «Я… принимаю»?

Я кивнула.

– Едва-едва.

Шепот продолжался: «Се тело мое, сказал ты тогда… И хлеб преломил, и каждому дал… жертву вкушаем, словно в языческом храме жрецы, но суть твоих слов от нас ускользает… заветы твои непрестанно храня… сердца внемлют им, но не могут понять» [86] Гимн Исаака Вильямса. .

А потом наступила тишина.

Передо мной лежала раскрытая книга, но она была пуста.

– Я думал, это поэтический сборник, – слабым голосом произнес брат Кэтрин Хелстон.

По воскресеньям он приносил Библию, чтобы почитать вместе со мной. Я терпела, сосредотачиваясь скорее на успокаивающих звуках его голоса, чем на словах, которые он произносил. Еще он немного рассказал мне о том, что тревожило мистера Бенджамина, учитывая его собственное искупление или спасение его народа. Гном остро чувствовал ответственность за соплеменников и горел желанием помочь в будущей миссионерской работе.

– Но от Бледной Королевы по-прежнему ни слова, – добавил Лаон, тяжело опускаясь на мою кровать.

Я оторвала взгляд от вязания, которое распускала, и увидела, что пряжа у меня на коленях спуталась.

Он вздохнул. Впервые сильный, красивый брат Кэтрин Хелстон выглядел сломленным. Это было не просто поражение, это был раскол в его душе. Было больно видеть его таким. С той моей вспышки он так хорошо скрывал свои переживания, и чувство вины ужалило меня, словно потерянная и вновь найденная булавка, – внезапно, больно, до крови.

В тот миг я больше, чем по какой-либо иной причине, ненавидела себя за бессилие. Я ведь приехала в Аркадию, чтобы присмотреть за братом Кэтрин Хелстон, а теперь ему приходится ухаживать за мной.