Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– Должно быть, раньше воды было больше, – произнесла я, указывая на рыб.

– Они умирают.

– Здесь все умирает.

Я передала ему фонарь, присела на корточки и осторожно столкнула рыб в воду. Их великолепные плавники и хвосты тут же расправились. Под водой болезненная бледность стала невероятно прозрачной, мерцающей белизной, которая нимбом окружила чешуйчатые тела.

– Это… Вряд ли мы могли вообразить подобное. – Я улыбнулась, вспоминая наши детские выдумки. Страны, через которые пробирались наши исследователи, были всего лишь Йоркширом, только крупнее. Мы были такими простодушными созданиями, но теперь я гадала: а что, если недостаток воображения был признаком моей нереальности? Разве не всегда заводилой в наших играх был брат Кэтрин Хелстон?

– Довольно неприятно думать, что мы видим все это только потому, что кит мертв, – сказал тот.

– Чуть-чуть, – ответила я. – Хотя мы должны что-ни будь записать. Зарисовать его словами, если не картинками.

– Было бы похоже на воспоминания о путешествиях через Гаалдин и Заморну, которые мы рисовали.

– Земли, которые не думали когда-либо увидеть, – произнесла я с легкой тоской по нашим старым играм. – Как мы звали предводителя?

– Самый рослый и храбрый из всех оловянных солдатиков – это всегда-всегда Веллингтон, – немедленно ответил брат Кэтрин Хелстон.

– Я помню.

Он встал так близко, что я внезапно ощутила его присутствие. И забыла, почему так упорно сопротивлялась нашему влечению, забыла все причины, которыми объясняла себе это сопротивление.

Каждое воспоминание, кажется, неумолимо вело меня сюда, в то место, где я стояла перед ним – слишком близкая и слишком напуганная. Я не хотела давать имя этой страсти, не хотела ее признавать. И могла бы сойти в могилу, так и не осознав, почему всякий раз, видя брата Кэтрин Хелстон, испытываю боль. Могла бы прожить эту жизнь, ослепленная своей тоской и не чуткая к его тоске.

Могла бы.

– Итак, Иона, – криво улыбнулся он, – что ты думаешь о том, что мы здесь застряли?

– Должна ли я сознаться, что сожалею о сопротивлении неизбежному? – поддразнивая, отозвалась я.

Он просто был рядом, слишком близкий, слишком настоящий и слишком красивый.

– О чем ты? – спросил он.

И я не в первый и не в последний раз поцеловала брата Кэтрин Хелстон.

Мы вернулись в мою комнату, и нам не терпелось приступить к описанию чудес внутри плетеного кита. Составить подобный перечень в одиночку казалось невыполнимо огромной задачей.

– Как думаешь, другие киты изнутри такие же? – поинтересовалась я.

– Почему бы и нет? – Брат Кэтрин Хелстон, вытащив блокнот, старался зарисовать увиденное.

– Ведь они похожи на острова, – рассуждала я, усаживаясь в кресло и жадно поглядывая на одеяла и мягкую постель, – а не все острова одинаковы. Повидимому, внутри у них есть другая рыба. Если ее можно назвать рыбой.

– Но они не похожи на острова. Наверное, их построили или изготовили. Надпись на ребрах – не может же она так расти… правда?

– Это Аркадия, – ответила я. – Кто знает, что здесь естественно?

– Но кто мог построить такую штуку?

– Не знаю, но она не более странная, чем другие штуки, которые мы видели.

Он высунул кончик языка, пытаясь сосредоточиться – под его карандашом обретала форму выгнутая спина кита. Мне было настолько любопытно, что я извлекла из кресла свое обессилевшее тело и нависла над его плечом.

Он уже начал рисовать изогнутые ребра чудовища и, пытаясь воспроизвести форму знаков на них, сказал:

– Эти слова. Енохианские, как ты их назвала.

Я кивнула.

– Покажи.

Я вынула все страницы, дневник и письма, над которыми работала. Разложила их на полу, отметив, что они занимают куда больше места, чем вначале.

– Истолкование енохианского. Вот что успел сделать Рош, прежде чем с ним случилось то, что случилось, – пояснила я. – Не могу утверждать, что одно с другим не связано. Разгадка одной тайны может означать разгадку и другой.

– То, что я смотрю бумаги, не значит, что я собираюсь пробовать свои силы. – Рвение, с которым он перелистывал документы, противоречило его словам. В глазах уже появился давно не виденный мною блеск.

– То есть ты знать не хочешь?

– Пожалуй. Но, думаю, куда важнее то, что подобного знания едва ли возможно достичь.

– А ты даже желать не станешь того, что не можешь заполучить.

Брат Кэтрин Хелстон рассмеялся над моим подтруниванием, а я ободряюще сжала его руку и принялась помогать разбираться в страницах, объясняя менее вразумительные из своих заметок.

– Зачем он переводил Библию на этот язык? – спросил брат Кэтрин Хелстон, не отрываясь от листка. – Этот… этот енохианский.

– Нет миссионера более великого, чем родной язык. Другие работали годами, иногда десятилетиями, чтобы перевести Библию на языческие диалекты. Думаю, тут то же самое.

– Полагаешь, что енохианский – это аркадский?

– Да, а еще… – я сглотнула, внезапно почувствовав себя глупо. Нервно убрала с лица выбившийся локон, – язык ангелов. Язык, на котором говорил мир до падения Вавилонской башни.

– Так тут и утверждается.

– Возможно, это правда. Возможно, сумей мы прочесть эти страницы, нашли бы правду в них.

– А я уверен, здесь есть все, что угодно, но только не правда. Лишь потому, что что-то записано… – Хотя в его словах звучал скепсис, по наклону головы и нетерпению во взгляде я догадалась, что брат Кэтрин Хелстон заинтригован.