Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– На балу я разговаривала кое с кем из фейри, которые… ну, язык они никак не называли. Но сказали, что их Нерожденный Отец и его Незаконнорожденный Сын заявляют на него права, но принадлежит он не им одним.

– Нерожденный Отец? – Он горько рассмеялся. – Они дразнят тебя тайнами, которых сами не знают.

– Но их титулы звучат правдоподобно, в некотором смысле. И они не просто со мной играют. У них на коже были вырезаны такие же глифы, – я провела пальцами по своим рукам, припомнив шрамы на коже у брата и сестры. – Значит, для них это важно. И написано было не для моих глаз. Если кто и мог прочесть, то лишь Бледная Королева.

– А ты знаешь, что тут написано?

– Нет.

– Вот поэтому и хочешь прочесть.

– А ты – разве нет? – спросила я. – Ведь это может даже дать представление о том, что случилось с Ро-шем. Как он умер. Саламандра сказала, что он пытается чему-то научиться, доказать то, чего доказывать не стоит. Тебе совсем не любопытно? Он умер. У него в Англии вдова, которой мы обязаны передать эту историю. – Мои ладони взволнованно разгладили записи, а в голосе зазвучали умоляющие нотки. – Не похоже, что до ответа Бледной Королевы тебе есть чем заняться. Мы просто сидим и ждем, когда она пустит нас в свои владения.

Уголок его рта изогнулся в ухмылке, и брат Кэтрин Хелстон наклонился ко мне и поцеловал. Я воскликнула от удивления, но не сопротивлялась, растворяясь в его ласке. Он был таким реальным и осязаемым.

– Есть и другие занятия, – провел он пальцем по моей щеке.

И действительно, нашли и другие.

В последующие дни мы с братом Кэтрин Хелстон наблюдали за разрушением и гибелью плетеного кита. Ни один из нас не мог по-настоящему претендовать на звание исследователя или ученого, но мы делали все возможное, стараясь записать увиденное. Выходило и в самом деле похоже на создание вестников и журналов для наших игрушечных солдатиков. Не раз мы гадали, что сотворил бы из этого места крошечный оловянный герцог Веллингтон и остался бы он непоколебимым и стойким.

День за днем мы возвращались к киту и наблюдали, как из него медленно вытекает вода и гибнут его многочисленные обитатели. Полупрозрачные розы высыхали, а рыбы шевелились с трудом. Некоторых мы пытались спасти и перекладывали в стеклянные миски, но, оказавшись за пределами кита, рыбки скоро блекли и умирали.

Мистер Бенджамин стонал, смущенный нашими усилиями.

– Часть рыбы, часть целого. Нельзя просто вынуть.

– Они часть рыбы?

– Большой рыбы. Кита, – отвечал он. – Съел, и они стали часть. Ведь вчерашний завтрак стал частью вас сегодня, так?

И как всегда, мистер Бенджамин радостно кивал собственным рассуждениям, несмотря на наши растерянные лица. Он был уже не так расстроен, как сразу после охоты, хотя число его вопросов о вере не уменьшилось. Гном подходил к ней с тем же любопытством и простой логикой, что и прежде, хотя временами казался почти рассеянным.

Ни наши зарисовки, ни наши слова, казалось, не могли передать того, что мы видели. Как бы мы ни старались поймать и пришпилить, словно мотылька к доске, увертливое мгновение, оно оставалось неуловимым.

– Из тебя никогда не получится хорошего натуралиста, – сказала я, глядя через плечо брата Кэтрин Хелстон на его работу.

– Думаю, это меньший из моих грехов, – улыбнулся в ответ он. – И я в нем раскаиваюсь, а это, как напоминает нам Иоанн, самое главное.

– Но я требую возмещения убытков, – парировала я.

По ночам, покончив с наблюдениями и рисунками, мы бок о бок трудились, листая записи на енохианском, пытаясь собрать воедино достаточно для того, чтобы прочесть слова на ребрах кита.

Хотя мы и отвлекали друг друга, но продвинулись куда дальше, чем я в свое время. Брат Кэтрин Хелстон лучше меня владел классическими языками и был ближе знаком с Вульгатой [90] Библия, переведенная на латынь. . Он вычислил и искоренил из моих списков ошибку, которой объяснялась большая часть моего прежнего разочарования.

Мы работали до поздней ночи, пока луна не выплывала на небо, а наши глаза не начали чесаться от недостатка сна. Больше не испытывая неловкости от тел друг друга, мы лежали, прижавшись, точно привычные к огню пастушьи собаки.

Брат Кэтрин Хелстон посмотрел на меня и с ленивой, довольной улыбкой сказал:

– Кэти…

– Не называй меня так, – оборвала его я. От этого имени из глубины горла поднималась паника. – Я не…

– Кэти, – повторил он, прижимаясь лицом к изгибу моей шеи. Почувствовав его теплое дыхание у себя на коже и головокружительное удовольствие, разливавшееся от его губ, я успокоилась. – Пусть другая будет Кэтрин. А ты можешь быть Кэти. Ты всегда будешь моей Кэти, всегда будешь моей сестрой.

Я приподняла бровь, и у него хватило такта принять смущенный вид.

– И еще кое-кем, правда, – сказал он. – Но в любом случае ты не должна считать себя менее реальной. И мне ведь нужно тебя как-то называть.

– Я ненастоящая.

– Мне ты кажешься настоящей. – Его пальцы переплелись с моими. Моя рука не растаяла от его прикосновения, чего я так боялась. Мы оба были все так же крепки.

Я покачала головой:

– Ариэль говорила, что не почувствовала себя иначе, когда узнала.

– Но ты была там, ты выросла вместе со мной. Я тебя помню.

– И еще она говорила, что у нее были очень яркие воспоминания о времени до подмены. Тебя создают вместе с воспоминаниями.

Мы оба молчали, пока брат Кэтрин Хелстон размышлял. Я хотела отстраниться, но мы слишком переплелись.

Он держал меня за руку, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. И не отшатнулся в ужасе и не вздрогнул от умиротворяющих поцелуев, которые я запечатлела у него на лбу.

– Итак, – наконец начал он, – ты думаешь, тебя подменили недавно?

– Не знаю, – ответила я. – Но если Ариэль помнила свою бабушку, хотя ее подменили после смерти старухи, тогда возможно, что… возможно, что ни одно из моих воспоминаний до того, как я ступила на землю фейри, не настоящее.

– Это не может быть правдой.

– Но я не могу доверять своему собственному разуму.

– Я знаю свою сестру, как собственные мысли. Я бы знал, если бы ты…

– Ты думал, что я иллюзия, созданная пустошами, чтобы тебя изводить.

– Это была моя собственная неспособность поверить, что ты окажешься здесь, – сказал он. Свет свечей придал яркости его глазам, отблески отраженного пламени едва заметно дрожали. – Я столько раз представлял тебя, что поверить стало трудно. Я знал, что должен уехать, поскольку слишком сильно тебя желал, но когда уехал, снова начинал планировать ту жизнь, которую мы могли бы прожить вместе, как я скрывал бы от тебя свою страсть. Твердил себе, что стал бы черпать силы, находясь рядом с тобой, и что со временем самоотречение сделается проще. Я хотел верить в твое присутствие, чтобы однажды стать лучше, чем позволяли мои злые бессвязные мысли и порочное сердце.