Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– И в замке, кроме тебя, меня, мистера Бенджамина и Саламандры, никого нет, – добавил Лаон.

– Вряд ли это мистер Бенджамин…

– И нет причин считать, что это не могла быть Саламандра.

Мы обменялись тревожными взглядами. Я содрогнулась и посмотрела на поднос с завтраком:

– У нас довольно неуловимая экономка. И она имеет обыкновение просто оставлять свои вещи у двери.

– В ее записках другой почерк.

Я вздохнула:

– Почему бы нам просто не спросить Мистера Бенджамина?

Это было проще сказать, чем сделать, к тому же у нас с Лаоном было на что отвлечься. Возможно, мы страшились ответов, которые мог дать наш преданный с виду гном, но оба нашли причины отложить все до полудня и погрузились в перевод очередных отрывков.

В глубине души мы не испытывали благодарности владельцу загадочного письма – кем бы тот ни был – за внесенные правки. В то, что он писал, едва верилось, но именно поэтому мы продолжали двигаться вперед.

– Не уверен, что нам стоит этим заниматься, – наконец сказал Лаон.

– Знание – не грех, – безотчетно ответила я.

Он скептически приподнял бровь:

– Древо познания добра и зла с этим бы поспорило.

– Я-то думала, тобой скорее движет то обстоятельство, что «знание» может служить эвфемизмом для иного греха.

На это Лаон беззаботно ухмыльнулся.

– И я допускаю мысль о грехе, – сказала я, – но у Библии всегда были апокрифы. Может быть, это просто еще один.

– Новый.

– Или наоборот, – возразила я. – Мы не знаем, кто это написал и почему.

Лаон отвинтил крышечку своей фляжки и сделал большой глоток. Я почуяла густой запах бренди.

– Не знаю, чего мы ожидали.

Я попыталась пожать плечами, но те болели после долгих часов кропотливой работы. Пришлось ограничиться ленивым взмахом руки.

– Я тоже не знаю.

Он издал глухой смешок:

– Это язык ангелов.

– Ты по-прежнему так думаешь?

– Не знаю, но какие еще есть варианты? – Он раздраженно откинул волосы с глаз. – Те двое, с кем мы говорили, фейри. Похоже, они думают точно так же. Но я допускаю, что те же слова написаны на ребрах морского кита. Так что, возможно, это язык китов.

– Помнишь, мне приснился Эдем и я рассказывала, что читала дерево, просто как… – я щелкнула языком.

– Да… – Он листал черновики найденного в ките текста.

Владеть таким количеством бумаги было почти роскошью. Мне вспомнились крошечные листочки, на которых мы привыкли писать.

– В том сне я была уверена, что существует язык, текущий по жилам мира. Язык, который скрепляет швы реальности. Каждую травинку, каждый листок. И, возможно, это он и есть. Язык, которым Бог сотворил мир… разве что здесь… здесь он другой. Грубее, небрежнее.

– Мы не можем этого доказать.

– Я знаю… только вот имя Бога. Тут оно особенное, или, возможно, происходит даже не из этого языка. Может быть, они заменяют его словом из санскрита… – Я глубоко вздохнула. – Но что это значит?

– Возможно, только то, что у фейри есть утраченная книга Библии. Книга апокрифов. Как ты и сказала. – Он снова глотнул из фляжки и передал ее мне. – Вот уж не думал, что когда-нибудь назову это наименьшим из откровений.

– На самом деле оно ничего нам не объясняет.

Слова занимали свои места. Мы копались в списках, нашим рукам и глазам не хватало скорости для работы. Мы взволнованно переговаривались, стараясь описать буквы и следующее слово, которое нужно было найти. Так и не удалось понять, как они произносятся.

Мои руки дрожали, и я заметила, что снова и снова сажаю на страницу кляксы. Мне едва хватало сил писать. Я сглатывала опять и опять, во рту пересохло, и слова вышли хриплыми:

– Лаон, здесь о происхождении фейри. Это их Книга Бытия.

Я откинулась на спинку стула, ладони беспокойно порхали между губами и страницей.

– Если это правда… – Его голос затих.

– Это делает их нефилимами? Рожденными от человеческой женщины и Сына Божьего?

– Не думаю, что можно их определить таким образом…

– Ты бы даже назвал ее человеком?

Голова шла кругом. Последствий, как глубинных, так и обыденных, было слишком много, чтобы их сосчитать.

– Какая разница, как я ее называю?

– Если у нас есть души, потому что у Адама была душа. И у Евы была душа, потому что у Адама была душа… Тогда есть ли душа у нее?

– Закономерно возникает вопрос, что вообще означают эти слова, – ответил Лаон. – Если только у потомков Адама и Евы есть души, то ни у кого другого их быть не может. Полагаю, тут как с яблоками, выросшими от разных черенков одного и того же дерева. А если рядом совсем другое дерево…

– Если у яблока есть семена, это не означает, ну, не знаю, того, что у граната их нет.

– И все-таки в гранате не будет семян яблока.

– Но будут семена…

– Чувствую, что мы, наверное, исчерпали эту метафору.

Я рассмеялась, и напряжение спало.

После мы много раз шутили о душах и фруктовых садах. Каламбуры напрашивались сами собой, и мы забавлялись с каждым. Даже смирившись с откровением, мы не готовы были говорить о нем вслух.

Было во всем этом безумие, которым еще предстояло проникнуться.

Той ночью мы не стали закрывать дверь, которая вела в пустоту.

И мне приснилась Ариэль Давенпорт.

Я стою на крыше. Яркое земное солнце опускается за горизонт. Мне уже до того привычно видеть, как оно исчезает вдали, что это зрелище кажется мне странным и чуждым.

Черепичная крыша уставлена плетеными силками для птиц. Они окружают меня со всех сторон. Нельзя сделать и шага, чтобы не растоптать одну из них.

Хор пойманных птиц приманивает к силкам новых. Очередная алая певунья опускается к ловушке, и петля затягивается, а в воздух летят перья. Жалобные крики по ошибке принимаются за новую песню.

Прекрасную и полную муки.

Я наклоняюсь и поднимаю каждую птаху. Чувствую маленькие трепещущие сердца, а хрупкие крылья бьют меня по ладоням.

Тонкой белой нитью я сшиваю из птиц тело Ариэль Давенпорт. Стежки окрашивают нитку красным. Птицы разлетаются, истекая лентами, нитками и пряжей. И все это только красного цвета.

Катушки красных ниток опутывают мне руки, пока не впиваются в них, точно проволока.

Птицы вокруг меня одна за другой замолкают, но я продолжаю шить.

В конце концов, Ариэль Давенпорт – сломанная кукла. Почему бы мне не воссоздать ее из лоскутков мертвых птиц?

Я с криком проснулась.

Мы больше не пытались оставлять дверь открытой.