Аркадий Никитин - Мельников

Старшекурсники во время «посвяги» пугали неофитов всевозможными «кул стори» то про сатанистов, то про нераскрытое убийство, то внезапно про диссидентов, расстрелянных в глубине этого неприлично большого сарая «лично тов. Сталиным», нисколько не смущаясь тем фактом, что сколочен он был аж в 1989 году. Новоиспеченные студенты охотно верили и, борясь с зубным стуком, выполняли очередную прихоть вроде «принести с заброшенного склада советский артефакт».

Реальность была намного прозаичнее – ровесник ВГУ, завхоз Людмила Федоровна страдала легкой формой собирательства, которую умело маскировала под хозяйственность. Потому и пополнялось неумолимо, с приходом очередной инвентаризации, собрание списанного на склад хлама вроде клавиатур со въевшейся грязью и стершимися буквами или кресел со сломанной крестовиной, а сама постройка уверенно готовилась встретить очередной юбилей.

Несмотря на то, что плановая инвентаризация уже прошла, а до очередного посвящения оставалось еще месяца четыре, склад заброшенным не выглядел. Сквозь грубо сколоченную деревянную дверь и под ней, не стесняясь, сочился электрический свет, пахло какой-то дешевой едой. Соколовский постучал, за дверью зашуршали, но не открыли. Профессор пару секунд глазел на вырезанную на одной из досок то ли ножом, то ли ключом памятную надпись «Здесь были Биба, Коробка и Лева, 25.09.01», ругнулся про себя и запрокинул голову. На него глядело только засыпающее небо и сосны. Ему почему-то подумалось, что смотрят они на его чернявую голову с маленькой залысиной на макушке с полным равнодушием. Действительно, сколько их таких, чудиков, сюда приходило, а сколько еще придет? А век сосны даст фору человеческому, и стоять им тут еще и стоять… ну если только NN-ый преемник Ананьева не наметит на этой полянке очередной учебный корпус.

Соколовский закрыл глаза, шумно вздохнул и снова постучал, только по-особому – три раза коротко, потом раз с большой паузой и снова три раза коротко. Дверь отворили – на пороге в свете шестидесятиваттной лампочки без абажура стоял низкорослый, сморщенный и смугловатый мужичок с жидкими усиками. Он так сильно напоминал собой побитого жизнью и состарившегося Аладдина, что профессор на миг забыл о причинах и цели своего визита, и едва не улыбнулся. Нос был вовсю истязаем противным запахом килек в томате. Он коротко бросил:

– Там, в машине.

Мужичок, не меняясь в лице, скрипуче позвал:

– Жамшед! – из недр сарая появился одутловатый, тяжело дышащий, грузный, но необычно проворный мужчина с маленькими блестящими глазками, как у сороки. – Забирай.

Когда дверь уже почти затворилась, Соколовский вдруг засуетился и сдавленно прохрипел:

– Стойте… – откашлялся и еще раз окликнул – да стойте!.. – дверь замерла в ожидании, – до завтра… До утра. Запереть. Не трогать. Утром позвонит Рафик. Или я. Не трогать… – из щели донесся шепот:

– Хорошо…

Профессор оперся на капот автомобиля и тяжело задышал. Он задыхался несмотря на то, что напитанный хвоей и смолой воздух был легок и приятен, а ненавистный рыбный дух уже покинул ноздри.

– Килька… Б****ь. Звери. Нельзя так, б***ь, нельзя. Да что… – он снял галстук, не развязывая. Не выпуская его из рук, упал на сидение и взялся на руль. Профессор хотел было закрыть дверь, но кое-что потревожило его слух. Сначала трель прозвучала как будто коротко и вопросительно. И тишина. Соколовский замер. Еще одна трель прорезала загустевший вечерний воздух. Должно быть, соловей. Только, как будто это и не соловей совсем, а кто-то невидимый и вездесущий спрашивает на неизвестном, но невероятно музыкальном языке:

– А что вы здесь делаете, профессор?.. А вы уверены, что поступаете верно?.. – Соколовский сжал зубы и захлопнул дверь.

Саша лежала, обхватив руками колени, на cухом, покрытом пылью полу в комнате с одиноким, зарешеченным снаружи окошком, откуда робко, как бы оправдываясь, за свое бессилие, за ней подглядывал бледный лунный свет. Сашу страшно трясло, из глаз сочились и одна за другой падали в пыль накапливаемые годами слезы, она плакала негромко, с отчаянной интонацией безнадежно больного человека. Короткие, а потому такие желанные мгновения счастья она принимала как таблетки для поддержания жизни, а сегодня пришел врач и сказал – ну вот и все, Александра, таблеток больше не будет, время делать подборку хайлайтов.

Раскалывалась голова, но Саша, как большинство немногословных людей, не боялась боли, совершенно другой, невидимый враг взял ее холодными пальцами изнутри и прижал к земле – ощущение того, что все произошедшее, вся ее жизнь – одна сплошная, но красиво зацикленная нелепость – начиная от появления в семье, которой она, в общем-то, не была нужна, заканчивая событиями этого вечера. Но ее затрясло с удвоенной силой, стоило только подумать, что все старания Игоря, который никогда не был ей ничем обязан, но от начала и до конца держал ее над пропастью, как спасательный жилет, пойдут прахом. Эта же мысль не сразу, но заставила ее взять себя в руки. Сначала она неуклюже поползла, рванув вперед в отчаянном броске, но уткнулась во что-то тяжелое и пахнущее свежим деревом. Глаза уже привыкли к полумраку, и Саша поднялась на четвереньки и осмотрелась – это было что-то вроде просторного подвала, кругом заваленного партами старого образца, сломанной мебелью и картонными папками для документов с надписью «Дело №». Все было покрыто многолетней пылью, ее покров был нарушен только на отрезке между дверью, неаккуратно и криво укрепленной досками, когда-то бывшими частью хлама, покоившегося в комнате.

То самое «тяжелое и деревянное» оказалось аккуратно запечатанным гвоздями ящиком примерно метр на метр. Саша подползла к нему ближе и оглядела – ящик был кругом покрыт надписями на русском, английском и китайском. Она попыталась было рассмотреть их, но ее внимание привлек листок бумаги в файлике, на несколько раз примотанный к ящику скотчем – текст на нем был только китайский, но Саша, изо всех сил напрягла зрение и рассмотрела там знакомые иероглифы – «книга», «Zhongguo», «язык», «почта» – сердце забилось с силой отбойного молотка – многое в голове встало на свои места – и книги, и артисты, и «качественное вещество». Саша не заметила, как оказалась на ногах. Вспомнив, кое-что, вздрогнула и посмотрела на запястье. Часы были целы – подарок Игоря она берегла и снимала только в душе и перед сном. Она не знала, что, с виду простенькие, в прорезиненном черном корпусе, на самом деле они были швейцарского производства и стоили тысячу евро. Швейцарский артефакт бесстрастно показывал 23:05.

Саша принялась осматривать комнату. Одна из множества папок, задетая плечом, соскользнула на пол и рассыпалась. На корочке был приклеен пожелтевший с краю листок «Приказы-06». В непонятном порыве любопытства Саша включила фонарик на часах и посветила на ворох бесполезных страниц. Луч света выхватил текст – «… за употребление наркотических веществ на территории Общежития №2 приказываю студента ФП, группы 644 Кобылкина Антона отчислить…» Сашу бросило в дрожь. Употребление! Вещества! Ведь все так и должно закончиться, не может быть сомнений! Она тихонько зашуршала посреди барахла с утроенной энергией, и совсем скоро ей попалась на глаза рояльная петля с приржавевшими саморезами. Саша положила петлю на ящик и медленно провела по нему лучом фонаря. Около правого верхнего угла доски были прибиты не очень аккуратно и зияла приличная щель. Она просунула петлю в щель и надавила, дерево поддавалось, но слабо, силы женских рук было недостаточно. Саша давила снова и снова, но ящик виновато поскрипывал, и спустя минуту отчаянных усилий петля продвинулась вперед, лишь на сантиметр, а доска вверх и того меньше. Войти могли в любую минуту, останавливаться было никак нельзя! Саша стиснула зубы и надавила изо всех сил, один раз, другой, еще, еще, челка уже прилипла к лицу, когда доска поддалась еще немного – образовалась щель шириной примерно с палец. Саша отложила петлю и стала с усилием проталкивать в щель ладонь здоровой руки. В тонкую девичью кожу впилось с десяток заноз, из глаз брызнули слезы, но Саша не издала ни единого звука, не предприняла ни одной попытки вытащить руку, она расшатывала крышку ящика с усилием пойманной лисицы, грызущей прутья клетки.