Владислав Алейников - Энтропия

– К слову об эмоциях, – нерешительно начал я. – Тут такое дело. Когда я был в той ординаторской, со мной случилось нечто странное.

– Что же именно с тобой случилось?

Ирэн посмотрев на переполненную пепельницу, сбросила табачную золу поверх окурков.

– Я там встретил… – на какое-то время задумался. – Наверное, мне показалось.

– Как знаешь, – улыбнулась Ирэн, еще раз стряхивая пепел после очередной затяжки. – Тебе видней, меня же там не было.

– Я просто здорово переволновался, зрелище не из приятных. Кровавая баня.

Затушив о край заполненной пепельницы окурок, и втолкнув его меж других, она подсела еще ближе ко мне и взяла из моих рук разобранный пистолет. Ловкими движениями пальцев она поместила ствол в затвор, закрепила на казенной части возвратную пружину, завела затвор на рамку и, еще раз лязгнув им, нажала на спусковой курок.

– Готово, – Ирэн протянула мне собранный пистолет.

Я сидел с ярко выраженным вопросом на лице.

– Мой бывший муж – офицер полиции, и это он научил меня пользоваться этой штукой, – по-видимому, вопрос действительно хорошо читался. – Сама я оружие не люблю. Ничего хорошего оно не приносит.

Ирэн подняла со стола бокал и сделала еще один глоток.

– А вот вино я люблю, – сказала Ирэн с усмешкой. – Стрелять-то хоть умеешь, ковбой?

В ее глазах мелькнула материнская искорка.

– И этому Олис научил?

– Нет,– затяжно прохрипела Ирэн. – Этому я его научила. С двух рук.

18

Гроза, которая длилась всего пару часов, оставила в наследство за собой дождь продолжительностью в целую неделю. Уже второй день я сопровождал белый Опель, а точнее его водителя. Как ты понимаешь, речь идет о больничном стрелке. Кирилл каким-то образом узнал его место жительства и госномер автомобиля. Еще до полудня навестив фамильный склеп с могилой его жены и еще свежим погостом замученной болезнью девочки, где мне пришлось изображать внука старушки захороненной по соседству, остаток вчерашнего дня я провел на парковке около его дома. Промокшая насквозь во время театральной панихиды по Таисии Петровне тридцать пятого года рождения одежда обернулась мне простудой, слабостью и ломотой в теле. Термос с чаем, который я предусмотрительно взял с собой отправляясь на слежку, опустел в первые пару часов. Так что в поисках лекарства от озноба приходилось бегать в кафе, расположенное с торца соседнего дома.

Сегодня рано утром, минут десять примерно светило солнце. Невесть какое событие, но я порадовался ему, как радуется эскимос окончанию полярной ночи. Лошадиная доза противопростудного порошка и пригоршня аспирина вернули мне контроль над телом, взамен лишив меня печени и всякой возможности есть еду. Провалившись пудовой гирей в желудок, она начинала там разлагаться, бродить и всячески проситься обратно на волю. Да и черт с ним, это можно как-нибудь пережить.

На часах не было и девяти, когда стрелок вышел из подъезда и, застегнув на груди пуговицы той самой джинсовой куртки сел за руль своего автомобиля. Вид куртки спровоцировал во мне выброс адреналина, и я машинально посмотрел на бардачок, в котором лежала заряженная пятнадцатью патронами Беретта.

Опель тронулся с места и неспешно начал выползать с заставленного транспортом двора. Создав дистанцию, я поехал следом за ним. Немного покрутившись по городу, объект слежки остановился около охотничьего магазина, откуда через десять минут вышел с увесистой коробкой в руках. На белом фоне одной из ее сторон были изображены два ружейных патрона двенадцатого калибра с латунными корпусами гильз. Уже завтра большая часть находящегося в этой коробке должна была стать причиной смерти дюжины докторов виновных, по мнению разгневанного отца в смерти его дочери.

В очередной раз, поглядывая на бардачок, я вспоминал слова Ирэн о последнем варианте из всех возможных. Остановить? Заставить одуматься? Разговаривать и переубеждать его, было уже бесполезно. Через глаза человека, приставившего в ординаторской больницы дуло дробовика к своему подбородку, я видел мертвую пустоту в том месте, где должна храниться душа. То же самое мне довелось увидеть и вчера на кладбище. Он не плакал, он не страдал. Он сидел на скамейке и смиренно смотрел на залитого дождем плюшевого медведя, отперевшегося спиной на могильный крест. Под тем крестом он видел не могилу дочери, а свою. Он умер, кровь в его жилах давно уже не текла. Подняться из сырой земли его заставила слепая жажда мести к тем, кого он считал к этому причастными. Еще раз, остановившись у придорожного магазина и купив бутылку водки, водитель взял курс на уже знакомое мне место. Он ехал проститься со своей семьей, прежде чем навсегда занять последний клочок земли в семейном склепе безымянным погостом.

Не доезжая того остановившегося Опеля, я припарковал свой внедорожник, накатив колесом на кучу гравия, приготовленного кладбищенскими работниками для бетонирования отмосток и заливания форм. Из бардачка я достал пистолет. Кладбище – тихое и безлюдное место, лучше всего подходящее для того что бы совершить то, от чего я и сам был не в восторге. Я еще долго оставался в машине, то хватаясь за Беретту набравшись решимости, то в приступе малодушия отбрасывая ее на пассажирское сиденье, ощущая слабость в руках. Мне искренне хотелось найти другое решение, способ остановить лишившегося рассудка человека. Полиция? И что мне там скажут? Пишите заявление, участковый в течение месяца проверит? Люди уже погибнут. Да, я солдат, столкнувшийся с актом вопиющей бесчеловечности, но я не знак как нажать на курок. В конце концов, я успокоил себя мыслью о том, что он все равно погибнет. Только вместе с собой на тот свет он унесет много хороших людей. Эта этическая аксиома, которую я находил справедливой, позволила мне все-таки собраться с мыслями и выйти из автомобиля.

Проверив наличие патронов в обойме, и передернув затвор, я спрятал пистолет за ремнем брюк, прикрыв торчащую рукоятку толстовкой. Шагая по расквашенной дождем грязной дороге, я прокручивал в голове сценарий своих действий. Он был не очень замысловат: прицелился, выстрелил, ушел. Однако чем ближе я подходил, тем он казался мне менее выполнимым.

Стрелок сидел на той же самой лавочке, на которой он провел прошлое утро. Рядом с ним стояла открытая бутылка водки, в которой уже не хватало третей части ее содержимого. Я был за его спиной в десяти шагах, и он явно слышал о моем приближении по чавканью в грязи подошв моей обуви, но не обратил на это никакого внимания. Взяв в руки бутылку, он сделал глоток и поставил ее обратно.

Я потянулся рукой назад и вытащил из за поясницы черную Беретту. Переведя флажок предохранителя в боевое положение, и установив указательный палец на курок, я поднял перед собой вытянутую руку. Мушка сошлась с целиком на спине сидящего на лавочке человека, но плавала по всему его туловищу от моего собственного волнения и дрожи в конечностях. Добавив в стойку опору в виде второй руки, тряску от волнения преодолеть все-таки удалось. Чего нельзя было сказать о самом волнении.