Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Не помню, – ответил Сокол. – Только как начинаю идти по мосту. Там что-то произошло?

– Трудно сказать, – с сожалением ответил Тье. – Но вероятнее всего, именно там вас ударили сзади по голове и столкнули в реку.

– Невероятно… – сипло выдохнул Сухой Кедр. – Невозможно… я никогда… правда, никогда прежде… – он обернулся к Дани. – Как ты это сделал? Выпало всего несколько мгновений…

– Не я, – мягко поправил его Дани. – Мы сделали.

От волнения Сухой Кедр рвано закашлялся, и Тье понял, почему он прозывается именно так и какой частью здоровья он заплатил за целительную магию.

К сожалению, это как раз те мгновения, которые могли бы нам помочь найти преступника , подумал Тье. Но вслух не сказал. Оба врача и так совершили невозможное.

– Поскольку злоумышленника вы не помните, – произнес Волчьи Брови, – полагаю, Даме Тайэ следует и впредь оставаться в ваших покоях. Исцеление вашего супруга, госпожа, должно оставаться тайной. В интересах следствия. Сомневаюсь, что вы сумеете убедительно лгать.

– Не сумеет, – подтвердил Наместник. – Госпожа Светлячок – самое чистосердечное создание на свете. Притворство не по ее части. Самое большее, сдержанность. Но полностью сдержать свою радость… нет.

Конечно, нет. Разве сможет Дама Тайэ погасить свет счастья, струящийся в ее взгляде?

– Убедительно врать – это по моей части, – благовоспитанно промолвил Первый Взлет, и Тье был уверен, что легкая усмешка в уголке рта Наместника ему не причудилась.

– Разумеется, – кивнул Хао.

– Должность такая, – пожал плечами Наместник. – Если я верно понял, господина Дани здесь нет и никогда не было.

– Разумеется, – повторил Хао.

– А теперь – для протокола… – встрял окончательно осмелевший Тье.

– Разумеется, – хмыкнул Хао. – Записывай…

Домой Шан не столько пришел, сколько ввалился – в совершеннейшем изнеможении. У него еще достало времени привести себя в порядок. Умылся он с привычной быстротой, зато над тем, как именно следует одеться, раздумывал долго. Может, следует выбрать обычное платье, так сказать, партикулярное? Ведь не в управе он будет беседовать с сослуживцами, даже не в «Луне и гроше» у Юна, где на десять посетителей семеро – сыщики, а у себя дома. Однако рассудил он все-таки в пользу одежды форменной: разговор за столом, хоть и домашним, пойдет служебный, да и лончаку они с Наем проставляются не частным образом, а опять-таки по служебному обычаю. Так что, намаявшись выбором вдоволь, Шан сменил пропылившуюся и пропотевшую за день форму на чистую. К сожалению, лишь тогда он сообразил, что попросту тянул время, отнимая его у совсем иных размышлений. Догадайся он раньше, так тянул бы дольше, чтобы не подпустить их к себе вовсе. А сейчас, когда чисто умытый и заново причесанный Шан натянул на себя свежее форменное платье, затянул на нем все завязки и расправил все складки, отогнать эти другие, непрошенные мысли стало нечем.

От них некуда было деваться. Они подступали со всех сторон. В восьмой, в шестнадцатый раз Шан спрашивал себя – не совершил ли он ошибку?

И не находил ответа.

Два года он возводил стену между собой и новым напарником. И вчера она рухнула. Но песок после ее обрушения еще скрипел на зубах, пыль еще носилась в воздухе, выедала глаза, застила взор. Много ли увидишь в ее темном облаке – даже и лицом к лицу?

Почему он не обождал, покуда пыль осядет? Почему позвал Ная в самую что ни на есть муть?

Ведь сейчас так легко ошибиться. Так легко принять безобидную шутку за резкость, даже за оскорбление. Ему бы повода не давать – а он сам подставился.

Он пригласил Вьюна к себе домой.

Сына вельможи позвал в гости парень из Подхвостья, сын бывшего циркового борца и деревенской девчонки.

Родителей своих Шан любил мучительно и обреченно. Он не видел для них и тени надежды. Убогая хижина в Подхвостье – это последний предел. Это самое что ни на есть дно глубокой ямы, отуда не выбираются. Шан недаром готов был сызмала не то, что голыми руками копать – зубами был готов выгрызать ступеньки наверх, лишь бы родители прожили еще хоть немного. Нищета убивала их – медленно и неотвратимо. А ведь когда-то ничто не предвещало такой судьбы…

Что и вообще можно знать о судьбе?

Когда деревенскую девчонку притиснула к стене развеселая компания пьянющих подонков, она и не надеялась на спасение. Но спасение пришло. Через деревню проезжал цирк, завтра поутру он собирался давать представление, а сейчас циркачи прогуливались, разминая ноги после долгого сидения в повозках. Что такое для борца сынки здешних богатеев и их прихлебатели? Да он мушиный выводок прихлопнул бы с той же легкостью и разницы не заметил! Какими они были гадкими и смешными, когда валялись в пыли и умоляли господина Медведя не убивать их до смерти! А Медведь обнимал за плечи худенькую девушку, почти еще девочку по прозванию Облако, и понимал, что судьба настигла его, и другой женщины для него отныне нет и не может быть. И плевать, что родня ее косоротится – да в гробу он такую родню видал! Статочное ли дело – девчонку в черном теле держать, работой морить и кормить впроголодь! Да пусть спасибо скажут, что он их не тронул, благодетелей. И что всего приданого у невесты – ясные глаза да красивое прозвище, тоже плевать! Разве он жене на тряпки, побрякушки и прочую там красивую жизнь не заработает? Борцы хорошую деньгу зашибают, а он ведь один из лучших. Медведем прозывают не просто так. Они с женой будут ночевать в самых дорогих комнатах самых дорогих постоялых дворов и гостиниц. У нее будут самые отменные платья, самая вкусная еда. Она забудет своих родственников-уродствеников, как страшный сон. Уж Медведь об этом позаботится. А потом они осядут в каком-нибудь хорошем городе и славно в нем заживут.

Осесть пришлось куда раньше, чем Медведь мог рассчитывать.

Он честно выиграл тот бой. Противник его был новичком, пусть и сильным, но глупым и неопытным. Он не был сильнее Медведя и тем более не владел всякими хитрыми ухватками, которым борец выучивается только с опытом. А еще он был самолюбивым, как многие новички, и не мог перенести даже мысль о поражении. И когда Медведь в конце боя поклонился поверженному сопернику, как полагается, и уже повернулся к нему спиной, уходя, разъяренный юнец бросился на него снова.

И сломанная спина отняла у Медведя единственное ремесло, которым он владел.

Лечение затянулось надолго.

Медведь всегда жил широко и денег не копил. Счастье еще, что Облако с ее страхом привычного голода кое-что все-таки откладывала. Отложенного ею едва-едва достало на то, чтобы сохранить мужу сначала жизнь, а потом возможность хоть как-то подняться на ноги. Да еще и врач, жалея ее, брал не полную цену.