Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Выплатил? – обрадовался за Храмовую Собаку Тье. – Так это же отлично! А когда новоселье?

– Какое еще новоселье? – обалдел Шан.

– Обыкновенное, – хладнокровно заявил Тье. – Какие новоселья бывают. Нет, ну я понимаю, вы тут который уже год живете, но ведь выплатил ты все подчистую только сейчас. И теперь этот дом совсем-совсем уже твой. Значит, новоселье нужно устроить.

Он состроил хитрющую умильную мордочку.

– Это я на жареную рыбу напрашиваюсь, если кто вдруг не понял.

Ах ты, паршивец!

Не понял, как же.

Куда уж понятнее.

На самом деле не на рыбу, не ты и не напрашиваешься. Собрался лончак мастера надурить, да еще кого – сыщика! Не новоселье тебе нужно и тем более не рыба – а то странное, зыбкое пока еще единство, связавшее Шана после двух лет неприятия с Наем. Нельзя же не пригласить на такой праздник напарника и лончака!

Для того Тье все и затеял.

И ведь не отмолвишь…

Далеко пойдешь, Воробей.

Хорошо еще, что ты подался в сыщики, а не в воры. Нелегко было бы тебя, паршивца хитрого, ловить. Хотя и наставником твоим быть – дело не из легких. Слишком ты ловок на плутни.

– Ладно, уговорил, – засмеялся Шан. – Будет вам всем новоселье. Вот с делом покончим, и будет.

– А это правильно, – неожиданно поддержал ушлого лончака отец. – Сам помысли – сколько лет твое жалованье до гроша за дом уходило, и прибавки, и наградные, и тут вдруг – всё. Как есть – всё. Разве же можно не отметить?

– Все жалованье? – ахнул Тье. – Да как же вы жили?

– Трудно, – ответил отец. – Поначалу едва перемогались. Ладно еще, что у меня к тому времени уже работа была. Высокий Берег помог. Замолвил словечко друзьям, вот меня и взяли в рыбацкую артель – ночным сторожем на склад. Невелики деньги, но выжить можно. А если совсем уж прижмет, так в артели люди хорошие, всегда к деньгам еще и рыбину-другую за так добавят, у них с этим просто. А потом и Облако работу нашла.

– Можно, я угадаю? – странно мягким голосом с еле уловимой хрипотцой спросил Най. – Вот эту? Верно?

Он повернулся в сторону полки, на которой сидели три нарядные куклы с изящно расписанными фарфоровыми личиками.

– Верно, – улыбнулась мать.

– Дайте еще угадаю, – улыбнулся ей в ответ Най. – Головки лепить вы не можете, и расписывать тоже, это промысел семейный, ему с малолетства учатся и в чужие руки не отдают… вы для них платья шьете! Так?

– Так, – кивнула мать. – Верно, что свет не без добрых людей. На один заработок ночного сторожа втроем не очень и проживешь, даже с рыбой. Так у сына в детстве подружка была, Забияка, сейчас ее Ласточкой прозывают – за художника по фарфору замуж вышла. А ее свекрови подруга, Янтарная Бусина, как раз этих самых кукол и расписывает. Вот они мне это ремесло и приспособили. Кукла – не человек, одежка маленькая, шьется быстро. Хорошо берут, а если под праздник, так заказы от храмов приходят – спину разогнуть не успеешь. Мне четыре окрестных храма заказы дают. Хотели бы и другие, так ведь день, он из восьми часов, шестнадцать в него никак не втиснешь.

– Этих других очень даже можно понять, – задумчиво произнес Най. – Красивые куклы – и наряды у них красивые. Так бы все и смотрел. Это ведь тоже к празднику?

– Последние из заказа. Сегодня только дошила, завтра отдаю.

– Красивые, – убежденно повторил Най. – Это ведь здешние наряды, да? Такие, как в Далэ в старые времена носили?

Все верно – для храма куклам платья шьются не на нынешний манер, пусть даже самые что ни на есть роскошные, а на старинный лад. Традиция такая.

– А можно мне такие заказать? – спросил Най. – Чтобы в здешних платьях?

– Да тебе зачем? – настороженно удивился Шан.

Кто бы возражал – каждое кукольное платьице для его семьи – подспорье. Но Най и сам живет на жалованье, да ведь где живет – в «пенале»! Конечно, напарник напарнику может оказать помощь, не раня его достоинство – не денег предложить, а заказ… но с какой радости Вьюну тратиться ради Шана, покупая напрочь ему ненужных кукол? Да и где он их в своем «пенале» держать-то станет?

Най обратил к Шану усмешливый взгляд.

– В столице кукла, одетая не по-тамошнему – редкость, почти диковинка. Привозят их нечасто. И не таких красивых, и платья у них похуже. А у меня две сестры младшие. Брат женат, двое детей уже, старшенькой дочке в радость будет. Да и матери, я думаю, понравится. Кукла с места службы сына – чем плохой подарок?

– А сестрам сколько лет? – заинтересовалась мать.

Най отвечал что-то – Шан его почти и не слышал. Он смотрел, во все глаза смотрел, как Най обстоятельно отвечает его матери, как ясная улыбка все сильнее освещает ее лицо… потом он вспомнит все то, чего сейчас и не слушает, но привычно запоминает, как и подобает сыщику. Но сейчас ему не было дела до родни напарника, до его слов. Важной была улыбка, порожденная его словами… да и только ли словами? Такая легкая, теплая, исполненная радости… ну, вот как Най это делает?! Он не подлещивался к его матери и тем более не заигрывал с ней – и тени чего-то подобного нельзя было бы приметить! – он вел обычный, обыденный разговор… вот он сидит, полуобернувшись к Облаку, разговаривает, прикусывает полагающуюся к рыбе лепешку – а Шану видится иное. Вьюн, веселый золотой вьюн пляшет в серебряной воде, плещется, щедро рассыпая звонкие радужные брызги, и каждая из них сияет счастьем и радостью касается сердца.

Как ты это делаешь? Как?!

Шан не видел прежде Ная таким. Не видел, не знал…

Он и вообще его не знал.

Своего напарника.

И виноват в этом был только он сам и никто другой.

Шан поднялся, чтобы унести на кухню посуду из-под рыбы и поставить чайник на огонь. Была бы жаровенка и прочее, что нужно для правильной обрядности, можно бы и за столом напиток заваривать, сегодня он хороший чай купил. Но ни жаровенки, ни заварочника хорошего у них в доме нет. Не обзаводиться же ими ради той трухи, которую они пили все эти годы. Нехорошо, конечно… ну, да Вьюн наверняка поймет, в чем дело…

Конечно, поймет, отозвался из дальних глубин памяти Высокий Берег – и Шану сделалось страшно.

Он уже не понимал, перед кем виноват – перед прежним напарником или перед новым. Просто горло вдруг сдавило, и кухня показалась слишком жаркой и темной.

– Брось обо всякой ерунде думать, – раздался рядом голос Ная.

Шан обернулся к нему, потрясенный.

– Что… так заметно? – с трудом спросил он.

– Мне – да, – усмехнулся Най… или Шану причудилась в полусумраке кухни его усмешка. – Когда напарники аж два года практически не разговаривают друг с другом, они поневоле приучаются понимать друг друга без слов. Как видишь, во всем есть своя хорошая сторона.

Это не было ни обвинением, ни прощением – как алый кленовый лист, утренняя песня зяблика, ракушка на речном берегу или мирный посвист и бульканье чайника, как и все на свете. Это было и обвинением, и прощением – как могут ими быть алый кленовый лист, утренняя песня зяблика, ракушка на речном берегу или мирный посвист и бульканье чайника, как и все на свете. Это было невозможным, немыслимым – как алый кленовый лист, утренняя песня зяблика, ракушка на речном берегу или мирный посвист и бульканье чайника, как и все на свете…