Елена Ершова - Ихтис

– Верно говорите, – произнес Степан и взял женщину за подбородок, заставляя ее смотреть в свое спокойное каменное лицо. – Иов не отрекся, а сестра Зиновья отреклась. Куда ты пошла, милая? Кому еще рассказала о своем горе?

– Никому, – прошептала Зиновья, едва ворочая языком от страха. – Только…

– Чужаку, – мрачно закончил Степан, провел по ее губам шершавыми пальцами. – Язык подобен острому мечу, яд аспида под твоими устами. Кто услышит отравленные речи – тот усомнится, кто усомнится – отступится, а кто отступится – навеки лишится благословенного Слова. Не так ли, брат Гурьян?

– Так, батюшка, – угодливо просипел тот.

– Но Господь милостив, – продолжил Степан, – а я орудие в руках Его. И если скажет Он: «Избавь отступницу от уст лживых, от языка лукавого», то исполню. – Он протянул руку ладонью вверх. – Подай мне нож поострее, брат Арефий. А ты, сестра Меланья, полотенце. И держите отступницу крепче.

– Что, что, что? – запричитала Зиновья, выворачиваясь в руках мужчин. – Помилуй, батюшка-а…

Степан с силой разжал ее зубы, вложил скрученное полотенце. Женщина задохнулась, захлебнулась слюной, глядя на Степана расширившимися глазами, зрачки почти целиком затопили радужку. От нее пахло по-особенному остро – отчаянием, страхом, обреченностью. В раскрытом рту ворочался скользкий язык, Зиновья мычала, подергиваясь, как насаженный на крючок мотыль, и сердце Степана защемило, наполнилось жгучей жалостью и любовью.

– Не бойся, – тихо, почти ласково сказал Черный Игумен, погладил женщину по щеке. – Я хирург, и рука моя легка. Я сделаю все быстро.

Наклонившись, он поцеловал Зиновью во вспотевший лоб. Когда острое лезвие коснулось языка, женщина выгнулась и завыла.

Все повторялось, как много лет назад на Тарусской трассе.

Кто-то помог подняться, кто-то настойчиво спрашивал… о чем? Павел не слышал. В голове стоял звон, руки ходили ходуном, в животе раскручивалось огненное злое лассо. Он оттолкнул плечом женщину, протягивающую ему платок, буркнул:

– Я-в-по-ряд-ке…

И побрел по дороге, прихрамывая и загребая носками пыль. В плотно сомкнутом кулаке лежали остатки Пули. Без нее Павел казался самому себе обнаженным и уязвимым, и его беззвучие не было пустым. За навязчивым грохотом Павлу чудился едва уловимый смех. Так мог бы смеяться подросток, взорвавший петарду возле соседского гаража – издевательски, осознавая безнаказанность. Павел оглянулся, но люди маячили обугленными силуэтами на кумаче заката, им больше не было дела до Павла. Краснопоясники давно растворились в конце улицы, и она опустела, только ветер покачивал ветвями яблонь и тополей, да за забором в совершенной тишине бегал пес, вываливая алый язык, будто тоже смеялся над Павлом.

Чертовы сектанты! Павел насмотрелся на них в свое время, когда бабушка таскала его по святым местам вместо того, чтобы собирать деньги на операцию. Слух можно было вернуть! Все можно было повернуть вспять!

Он скрипнул зубами. Смешок повторился, кольнув висок холодной спицей, и ноздри защекотал запах гари. Павел приложил пальцы к голове и ощутил болезненную пульсацию.

– Ос-тавь ме-ня, – вслух произнес он, услышав себя только благодаря вибрации голосовых складок. – Я-не-одер-жим…

«Тогда с кем ты разговариваешь?»

Павел мотнул головой, точно вытряхивая залившую уши воду.

«Правая сторона спит, а в левой черт сидит!» – скрипуче хихикнуло снова.

– Иди-прочь! – прошипел он. – Изы-ди! Вон!

Стиснул кулак так, что хрустнули костяшки. Или это окончательно раскрошился пластик и микросхемы?

– С-сука! – просипел Павел и швырнул остатки Пули в пустоту.

Они бесшумно рассыпались и затерялись в пыли. Кто-то схватил Павла за плечо и развернул так, что вывихнутая лодыжка стрельнула болью.

– Пошел ты…! – крикнул Павел прямо в лицо опешившему участковому.

Михаил Иванович сердито задвигал бровями, раздул крылья носа и произнес что-то невразумительное. Павел сбросил его руку и отшагнул назад.

– Оставь-те…

Участковый снова зашлепал губами, из чего Павел понял только «хорошо» и «машина». Снова тряхнув головой и прижав мизинцем не слышащее ухо, Павел вздохнул раз, другой и произнес как можно понятнее:

– Не… слышу! Сло-мал… аппа-рат… Гово-рите четче, пожа…луйста!

Михаил Иванович полоснул злобным взглядом, но все-таки повторил, как можно яснее выговаривая слова:

– Хоро-шие но-вости, Павел Нико-лае-вич! Следствие сня-ло с вас все по-до-зрения. Вы може-те уезжать. Сегод-ня же я за-ка-жу маши-ну и…

Он замахал руками, показывая за спину, за Троицкую церковь, за убегающий алый горизонт. Огненное лассо, раскручивающееся в животе, сжалось в тугую пружину. Павел остолбенел, непонимающе уставившись на участкового, все еще пытаясь пробиться сквозь обложивший голову звон.

– Я… этим ухом… слышу лучше, – ответил он и приблизился к Михаилу Ивановичу. – Повто-рите… следствие?

– Не нашло улик против вас, – подхватил Михаил Иванович, но на его лице не было радости и не было улыбки, между напряженно сведенными бровями пролегла глубокая складка, словно кто-то рассек переносицу ножом. – На орудии… пре-сту-пления… нет ваших отпе-чатков…

– А чьи есть? – резко спросил Павел.

– Ничьих нет, – на этот раз участковый улыбнулся, но улыбка вышла натужной. – Илья Петро-вич просил пере-дать, что не смеет вас за-дер-живать. Вы можете уезжать прямо…

– Пере-дал лично? – снова перебил Павел и прочитал по губам участкового:

– Лично. Вы сво-бодны.

– А поджог?

Дальше Павел мало что разобрал, но понял: Михаил Иванович втолковывает ему про проводку и замыкание.

«Замыкание в заброшенном сарае, как же!» – хохотнул в голове Андрей.

Павел тронул кончиком языка высохшие губы и сказал сквозь кипящую злобу:

– Я знаю… поджог Чер-ных!

На фоне заката фигура участкового казалась монохромной, ненастоящей, точно нарисованной ребенком. Все его подкопченное лицо подергивалось, брови прыгали, черные губы шевелились, произнося слова быстро-быстро, из чего Павел разбирал только: «чем докажете?», «привлечь за клевету…», «по-доброму предлагаю».

– Я по-звоню Ем-цеву, – не слушая его, произнес Павел. – Прямо сейчас…

Он потянулся за телефоном. Лицо Михаила Ивановича почернело совершенно, из запавших глазниц сверкнули озлившиеся глаза. Павел вытащил мятую бумажку с расплывшимися чернилами, стараясь не глядеть на участкового, набрал номер. Он не слышал гудков, но видел, как по экрану бегут пунктирные линии. Секунда, три, пять, восемь…

Гудок оборвался. Наверное, на том конце женский голос вежливо пояснил, что абонент временно не доступен. От острого разочарования свело зубы.