Елена Ершова - Ихтис

Павел поднялся, опираясь о стену и стряхивая с макушки пыль. Возле стены лежал немалых размеров булыжник. Камни продолжали градом осыпаться с крыши, заходился лаем старухин пес, бренча цепью, потом вдруг взвизгнул страшно и высоко.

– Мухтар! – закряхтела Матрена, с трудом поднимаясь на ноги. – Мухтарушка-а!

Павел кинулся к дверям. Камень просвистел совсем рядом, грохнул в оштукатуренную стену, и она лопнула, как скорлупа, пошла крупными трещинами. У будки, перетянутый цепью, как удавкой, лежал пес: шерстяные бока ходили ходуном, возле головы растекалась кровавая мокрая лужа.

– Убирайся! – услышал Павел полный ненависти окрик. – Чужак! Вон!

За калиткой маячила тройка пацанов в белых рубахах, перетянутых поясами. Увидев Павла, один из мальчишек показал ему неприличный жест и хрипло засмеялся.

– А как же гово-рится, – крикнул Павел, – кто без гре-ха… пусть первым бро-сит ка-мень!

– Мы были безгрешны! – крикнул кто-то со стороны уже взрослым мужским басом. – А ты осквернил! Убирайся!

– Скверна в тебе! – заверещала женщина, вороньим пугалом вставшая за кустом. – Червь в тебе! Вижу! В тебе!

«А-а! Черви! Кормите рыб!» – отозвался эхом в голове.

Павел не успел увернуться от нового камня, и скривился от прицельного удара в плечо. Оно тотчас взорвалось болью, глаза заволокло кровавой мутью.

– Паршивец! – зашипел он. – Получи!

Подобрал камень, но швырнуть не успел. Дверь толкнула его в спину, на крыльцо вывалилась бабка Матрена и, увидев издыхающего пса, завыла в голос:

– Мухта-арушка! Да что же… Ох, горе-е!

– Смотри, бабка! – нахально крикнул один из мальчишек. – И с тобой то же самое будет!

– Любишь гроши, Матреша? – кривляясь, прокричал другой. – Держи миллион!

И швырнул булыжник. Он поскакал по железному козырьку, отдаваясь в ушах грохочущим звуком – бум! бум! – будто сумасшедший ударник что есть силы лупил в тарелки. Дрожа от ярости, Павел заковылял с крыльца. Мальчишки прыснули в разные стороны, силуэт женщины за кустами исчез, словно растворился в надвигающихся сумерках.

– С-суки! – повторял Павел. – Долбанные фанатики! Убью!

Подобрал камень, но выронил. Рука наливалась тяжестью, из груди выходили надсадные хрипы, и сзади голосила бабка Матрена, оплакивая пса и почем зря кроя самого Павла.

– Из-за тебя все, изверг! Из-за тебя Мухтарку пришибли! Гляди, сколько бед натвори-ил!

Павел оглянулся, раздувая ноздри, в груди вскипала черная ярость.

– Надо идти к участковому! – выцедил он, но тут же поправился: – В город, к Емцеву. Пишите заявление, я в свидетелях буду.

– Тьфу, пропади! – плюнула бабка Матрена. – Чтоб тебя тут духу не было! Ббумажки свои поганые забери! – Она выгребла из кармана деньги и швырнула их в Павла. – И не возвращайся! На порог не пущу!

Павел глянул исподлобья. Кровь приливала к голове, пульсировала в висках, и до одури хотелось закурить. Он с досадой хлопнул по карману, сплюнул под ноги и, хромая, поднялся на крыльцо. Там подхватил брошенную сумку, перекинул через плечо.

– А ведь инвалидом прикидывался, – услышал он полный ненависти шипящий голос бабки. – Я поверила, дура!

В сумерках ее глаза блестели как два бутылочных осколка.

– А я тебе тут тушенки приволок, дядя, – говорил Кирюха, старательно произнося слова, хотя Павел слышал и так – не очень четко, будто через подушку, но после многолетней тишины и это было чудом, а Кирюха все продолжал выгребать из рюкзака домашнюю снедь, приговаривая: – А еще хлеба. И вот огурцов малосольных. И колбасы домашней. На-ка!

– Ограбил мамку! – качал головой Павел, но про себя улыбался. Забота мальчишки была ему приятна. – Не хватится?

– Не! – махнул Кирюха рукой. – Она с сеструхой сидит, приболела малая. Я вот тоже тебя провожу, да обратно поеду.

– Можешь не провожать. Сам доберусь.

– Ага, как же! – хмыкнул мальчишка. – Ты дорогу-то на Лешачью Плешь знаешь? Поди, каждый день туда ездишь?

Павел покачал головой. В этом Кирюха был прав, дороги Павел не знал и спросить не у кого, ведь не у Степана Черных, правда?

– Вот я и говорю, – мальчишка запихал все принесенное в сумку Павла и крутанул педали, заводя мопед. – Провожу да лесу и обратно поеду. Не ссы, дядя! Со мной не пропадешь!

– Верю, – разулыбался Павел и плюхнулся позади Кирюхи, закрепив сумку на багажнике, куда уже был свален спальный мешок. – Выдержит железный конь?

– А то! – прокричал мальчишка, теперь уже менее внятно. – Ты… держись… не бухнись! В объезд, нах…!

Мопед запрыгал по разбитой дороге. Павел ухватился за сиденье, боль отдавала в плечо – перелома не было, а вот синяк получится изрядный. Но куда больше беспокоил вернувшийся слух.

«Одержимость, одержимость», – бесконечно крутилось в голове.

Павел стискивал зубы и подставлял лицо встречному ветру. Он дул от реки, нагоняя прохладу и сырость, сама Полонь широкой серой лентой разворачивалась справа, слева катились назад одинаковые срубы Червоного кута, а впереди тайга разевала пасть, густо усаженную частоколом деревьев.

Кирюха не шибко гнал, ловко лавируя между разлапистыми елями. Места он явно знал, и старательно объезжал старообрядческое кладбище, хотя время от времени Павел все равно замечал кресты, то тут, то там выскакивающие из-за стволов, и черная церковь подслеповато вглядывалась в сумерки, провожая Павла голодными пустыми глазами.

«Не возьмешь! Не догонишь!» – думал он, по-мальчишечьи подскакивая на сиденье, и следил, как тонкий луч фары разрезает густеющую темень.

Ехали недолго. Вильнув в сторону, Кирюха остановился у склона холма, поросшего молодым ельником, и выгрузил сумку и спальник.

– Дальше, дядя, сам, – еле слышно проговорил он. – Там… вода, – он махнул рукой в сторону. – Идти туда, – указал за спину, – на северо-восток, по течению. Не заблудишься, тут тропа. Ориентируйся на экскаватор пустой… дальше шлагбаум. Выйдешь на железную дорогу… узнаешь. Заросшая, правда, раньше вагонетки ходили, а теперь ничего нет. Выведет!

– Спа-сибо! – поблагодарил Павел и пожал протянутую худую руку. – Ты как один вер-нешься?

– Я тут каждый куст знаю! – засмеялся Кирюха. – Сам не пропади! А хочешь, утром раколовку выну, уловом поделюсь?

Павел качнул головой. Надеялся, что утром уже будет в пути, рассиживаться ему некогда.

– Ну, бывай! – глаза Кирюхи задорно блеснули в темноте. Подумал и добавил: – Дядя… ты правда слышишь?

– Не-много, – ответил Павел и коснулся уха.

Дождавшись отъезда Кирюхи, он насобирал хвороста, натаскал бревен и разложил костер. Из подаренной фляжки пахнуло керосином, и Павел снова мысленно поблагодарил предусмотрительного мальчишку: скомканные газеты и сухие ветки вспыхнули быстро и разгорелись на славу, озаряя темнеющий лес неровным оранжевым светом.