Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

Обещанный сюрприз обрушился на гостей ближе к ночи. Поймав немое приказание, слуги распахнули двери и впустили летящих дев, которые пронеслись по залу, словно гигантские бабочки. Под аккомпанемент струнных и духовых инструментов они пали к ногам Надир-шаха, благодаря за милость, а затем начали двигаться. Их танец не был похож ни на один из тех, что Сен-Жермену доводилось видеть в европейских салонах — там подобное сочли бы развратом. Руки персиянок извивались в такт музыке; живот, бёдра, даже грудь покачивались под нежной шёлковой тканью. Мужчины молча хлебали шербет — интересы страны вдруг перестали иметь значение, из-под кафтана безупречности вылезал подлый шайтан. Чего добивался шах, разрешив чужим глазам наслаждаться его гаремом, никто не понимал, а на обратном, впрочем, и не настаивали. Это с утра ханы и беи заговорят о грубом нарушении этикета, о неуважении к мусульманским традициям — тогда же они сидели вместе с остальными, скованные мистической первобытной красотой, и взирали на танцующих девушек так, будто никогда раньше с ними не сталкивались.

Всё прекратилось мгновенно. Раздался мощный хлопок, и в центре зала возникла другая фигура. Евнухи внесли кувшины, как всегда, ничего не объясняя, и расположили на полу, образовав круг. Сен-Жермен заинтересованно подался вперёд — женщина, представшая перед шахом, отличалась от предыдущих. Прямая осанка и широко расправленные плечи явили гордый несгибаемый дух; всё, что она сделала — поднесла ладонь к сердцу и чуть наклонила голову, выражая тем самым искреннее уважение, и этого оказалось достаточно, чтобы получить согласие. Надир-шах откинулся на узорчатый резной трон, выдвинув вперёд ноги, как человек, подготовившийся утонуть в удовольствии. Мелькнувшая было лукавая злая улыбка исчезла в бороде. На смуглом лице полыхал мальчишеский задор. Сен-Жермен переводил взгляд с повелителя на женскую фигуру и обратно, пытаясь разгадать то, что между ними происходило. И не мог.

Музыка с первых же аккордов зазвучала резко и сильно, подобно порывистым толчкам в процессе соития, и тело обрело жизнь. Именно так зачарованно наблюдавший картину граф обозначил бы танец — «обретение жизни». Другие девушки облачились в короткие рубахи, едва прикрывшие грудь, и свободные штаны под юбкой, оставив животы, руки, шеи практически без защиты. Эта же преподнесла себя иначе — в длинном, наглухо закрытом платье, облегающем талию и расклешённом ниже бёдер. Глаза оскорблял его чёрный цвет, хотя россыпь изящных золотых линий на ткани смягчала агрессию. Ко всему прочему, на лицо была наброшена вуаль. Никто не знал, красива ли женщина, на которую они смотрели, но с музыкой, с движениями её тела почему-то забыли об этом думать.

Тьма ожила. Воскресла. Расправила крылья. А затем откупорила каждый кувшин, словно бы намеревалась вызвать джиннов. Если бы они вдруг появились посреди зала, Сен-Жермен нисколько бы не удивился. Но случилось другое — из сосудов выползли змеи. Увидев на своём пути человека, они вытянулись в стебель и распустили капюшоны, предупреждая, что пойдут в атаку, если враг не уберётся.

Вот это уже смахивало на поединок. «Танцевальный поединок», — поправил себя граф, напряжённо взирая на то, как фигура в платье приглашает кобр присоединиться к игре. Сначала они покачивались в такт извивающимся рукам, после чего набросились. Люди охнули, но страх мигом сменился восхищением, когда предполагаемая жертва стала факиром — чётко следуя ритмам музыки, она умудрялась избежать каждого последующего удара.

И вот тогда Сен-Жермен всё понял.

Может, эта женщина была первой среди красавиц, а может и нет. Может, её губы были пухлыми и сочными, кожа персиковой, а может, лицо уродовали шрамы — человеческая красота обладала иными особенностями. Силой, прежде всего. Силой, которой часто пренебрегали. Опасные ядовитые твари становились игрушками, причудливыми украшениями для тела, превосходство которого заключалось в мастерстве и знании себя, в умении собой пользоваться. Вот почему она оделась как истинная мусульманка, вот почему решила спастись от грубого мужского суда, закрывшись вуалью. Они хотели танец — они его получили. В этом, безусловно, содержалась насмешка, вызов, как некий подтекст, прочесть который могли лишь зрячие.

Когда появились кинжалы, всем стало ясно, что представление близится к концу. Женщина орудовала ими эффектно и ловко, отрезая головы одну за другой и бросая к ногам изумлённой публики. Последняя же кобра метнулась в бой, однако не распорола брюхо о лезвие, а проскользнула по нему. Сен-Жермен вздрогнул, когда острые клыки твари вцепились в шею какого-то гостя, сидевшего невдалеке — тот дёрнулся, завопил, пытаясь отдёрнуть от себя змею. Помочь ему не спешили. Мужчины шарахнулись в разные стороны, повскакивали с мест, кто-то спрятался за чужими спинами. Сен-Жермен бросил вопросительный взгляд на фигуру в чёрном и замер.

На него были обращены знакомые серо-голубые глаза. Только на него, как на будущий объект желания хладнокровного убийцы. «Интисар», — прошептал он, давая понять, что раскрыл тайну. Конечно же, она хотела быть узнанной. Любой тщеславный преступник нуждался во внимании и овациях, и по стечению обстоятельств или же расчёту Сен-Жермен оказался единственным, кто способен был подарить их.

Правда открылась позже. Убитый работал на афганские кланы и планировал ряд покушений на полководца и его союзников. Прямых доказательств его вины не было, но и Надир-шаху они не требовались, чтобы разрешить проблему. «Змея змею нашла» — вот и всё, что он сказал, глядя на остывающий труп. Скандала не поднимали из-за постыдного ужаса перед последствиями. Аристократия осознавала всю степень коварства своего лидера, но вынуждена была смириться с его бесчестным поступком, проглотить пережитое и даже играть в подельников. Сен-Жермена же политическая резня не тревожила. Он думал только о женщине. О том, как она танцевала, боролась с огромными кобрами, вступала в мистическую схватку с самой Смертью и как удовлетворила животное желание мужчины устранить соперника. Зачем? Где пролегала грань между возвышенным и ничтожным?

— Сообщите мне о ней, если найдёте, — со смехом ответила Интисар-хатун.

— Но должен же быть предел…

— О, да. По логике вещей, должен.

В тот момент Сен-Жермен решил, что над ним просто издевались. Как же он ошибался! Интисар-хатун испытывала учёного точно так же, как он её. Первое время графа преследовала наивная идея, будто от него хотят только технологию — перспективы обработки минералов предполагались далеко идущими. На протяжении нескольких месяцев Интисар-хатун посещала дом Сен-Жермена, смотрела из-за решётчатого окна, как он возится в лаборатории, ставит опыты, экспериментирует и записывает, а он позволял ей, словно бы желая воскликнуть: «Вот, пожалуйста, госпожа. Всё равно ничего не поймёте». В своих возможностях он находил превосходство, которое странным образом их силы уравнивало — её загадка и его достижение. Однажды он попросил снять вуаль. С тех пор пор, как Надир-шах отпраздновал победу, прошло полгода, а эта женщина так и не обнажила лицо. В ответ она прислала Сен-Жермену рабыню.