Евгения Никифорова - Изображая зло. Книга 1

В памяти всплыл образ Виктории, запечатлевшийся в их первую встречу. Перестрелка с талибами, зажжённый в ночи костёр и женщина, прильнувшая к его сильному плечу. Тогда Клод не знал её имени. Просто держал за руку, видя, как отступает смерть. Если бы кто сказал, что однажды он разорвёт ей сердце, Клод бы не поверил, потому что уже тогда, в Малой Азии, готов был свернуть ради Виктории горы. Как резко всё изменилось…

Мальчишка должен был погибнуть. Своим предательством Клод подарил Сен-Жермену несколько драгоценных минут, в течение которых люди, лично подобранные им в подразделение «Walpurgis adherents», кровью заплатят за достижение его цели. Он не хотел думать, что потом сделает Виктория, он боялся даже на миг представить, какая последует реакция, когда Мелькарт обнаружится мёртвым. Клод мог надеяться только на судьбу.

— Идёмте, фрау Морреаф, — агент кивнул головой в сторону припаркованных внедорожников.

Слеза обморозилась и оставила на коже красный след. Виктория плавно приблизилась к вооружённым мужчинам. Чувства обострились, блестящие воды покрылись ледяной коркой, и там, где минуту назад пульсировала любовь, проснулся звериный голод. Из-под складок пальто выглянуло изогнутое лезвие восточного кинжала. Виктории потребовался всего один рывок, чтобы добраться до беззащитного горла своей первой жертвы, а затем, воспользовавшись широким телом бойца как щитом, она быстрыми движениями прикончила других. Лицо обрызгала кровь.

— Что ж, mon amie, — взгляд обратился к монастырю. — Вот вы и сняли маску.

«Смерть не воздаёт должное материальному миру, она не привязана к условностям, как все мы», — думал Сен-Жермен. — «Если Бог хотел создать силу, превосходящую всё на свете, Ему это удалось». Мужчина с совершенно чётким осознанием своей беспомощности оглядывал нижние залы. Внизу стояла сырость, прелый воздух был наполнен запахами земли вперемешку с гнилым деревом. Вдоль стен располагались плоские саркофаги. Пусть всюду и висели кресты — в холодном подземелье они ничего не значили, ведь место это не принадлежало католикам. Люди собственными руками построили здесь святилище Смерти, уродливый безликий храм во славу Мрачного Жнеца, а мертвецам уготовили эти каменные алтари — могилы, как сакральным жертвам. Сен-Жермен и сам чувствовал себя жертвой, словно по чьей-то незримой воле попавшей под нож. Разлагающиеся останки человеческих тел послужили хорошим, ярким напоминанием того, чем дерзко он решил пренебречь, но от чего убежать не сумеет — оно будет сопутствовать, жалить, бить, отнимать силы по капле, пока, не насладившись в достаточной мере его унижением, не положит конец.

Чем дальше Сен-Жермен спускался по извилистой узкой лестнице, тем тревожнее становились картины его жизни. Мужчина знал обо всём, что с ним когда-либо происходило, и в то же время терял связь с событиями: они как будто ускользали, проносились мимо, издевались и играли. Смрадное болото — этот склеп — опустошал память, не оставляя ничего, кроме горечи.

Мог ли выдающийся учёный своего времени, загадочный, изысканный в манерах и речах Сен-Жермен участвовать в спорах с философами, рассуждая о значении судеб, о том, как тесно они меж собой переплетаются, как образуют систему, похожую на паутину или древо, и как становятся одним мощным течением, способным вовлечь другие? Аристократы жадно просили погадать им на Таро и звёздах, дамы увлеклись эзотерикой, а наука, ещё не сбросившая магический флёр, готовилась идти на широкую ногу — в мире назревали перемены. Нет, триста лет назад Сен-Жермен не поднимал философские умозаключения на уровень математических формул и химических реактивов, просто потому что взгляды на жизнь отдельных людей заслуживали таких же отдельных разговоров, но не возводились в абсолютную истину. Судьба виделась туманной дымкой, абстрактной проекцией разума, и всё, что её касалось, ни в коей мере наукой не являлось. Одни считали, что Бог каждому прописал судьбу, другие верили в человеческую волю и выбор. О реинкарнации узнали много позже, когда Индия стала европейской колонией и восточная культура вторглась на территорию так называемой «цивилизации». Сен-Жермен не любил говорить о том, что не поддавалось объяснению, он любил слушать своих собеседников, черпать из их историй важное и основное, но опровергать — никогда. Языческие таинства, обряды и традиции, культ всемогущего Бога, величие души и ничтожность телесной оболочки — всё это странным образом умещалось в сознании общества, противоречия сливались в единый неразрывный клубок, размотать который было не под силу. Больше трёхсот лет понадобилось Сен-Жермену, чтобы найти в теме Судьбы определённый научный след. Триста лет — и он стоял посреди склепа. Джузеппе Бальзамо, Лоренца Феличиане, он сам, Виктория Морреаф и мальчишка… А может, был кто-то ещё. Сен-Жермен не удивился бы, увидев в потоке их судеб нить Александра Кроули. В один момент все они стали зависеть друг от друга, а принятые ранее решения, свершившиеся встречи и поступки вели как будто именно к этому дню.

Сен-Жермен знал лишь нескольких человек, которые обладали талантом составлять планы на многие годы вперёд. Одним из таких стратегов была Виктория. Пожертвовать важным, чтобы обрести более значимое — вот чем руководствовалась эта женщина. Её старались не обсуждать на публике, игнорировали, когда следовало задать вопросы, в крайних случаях просто упоминали имя — и то очень осторожно. Часто люди не вдавались в причины некоторых запретов. А всё неизученное и непонятное Сен-Жермена страстно влекло. Виктория Морреаф стала новым нежданным приключением, ворвавшимся в череду его дней, точно в спицы колеса, и открывшим второе дыхание. Он ни на секунду не предполагал, что его личный интерес может привести к проигрышу, ведь это значило усомниться в собственном уме, а алхимик слишком хорошо знал себе цену, чтобы подобного опасаться. Поэтому рискнул ответить на вызов. Мужчина отправился в Персию, воспользовавшись официальным приглашением: восточные земли наводили ужас на холёных аристократов, которые с давних времён взяли в моду считать дикарями всех, кто противостоял Европе, оттого пытались отговорить Сен-Жермена от такой бессмысленной, по их мнению, авантюры. Путешествие и правда требовало смелости. В отличие от многонациональной Османской империи, Персия была страной закрытой. О ней ходило больше догадок, чем реальных историй. Сен-Жермена подкупила не только привлекательность terra incognita, но также и то, что его ждали там как учёного, как человека в высшей степени привязанного к науке. Ни о каких увеселениях со знатью речи не шло. Устав от жеманностей, седых париков и скрипящих корсетов, Сен-Жермен жаждал иной реальности, какой бы она ни была.