Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Зло закусив губу, он отвернулся и бесшумно, как лесной зверь, скользнул в заросли орешника.

— Вил?

Если бы мог, он бы побежал. Он и хотел бежать! А не стоять, как камень, вцепившись в минелу!

— Я её взял, когда ты заснул, — голос Энтиса звучал виновато: — Мне хотелось попробовать… Ты сердишься?

Вил медленно повернулся.

— Я привык, что она рядом. Мне без неё не спится. — Он глотнул. — Не бери её ночью, пожалуйста.

— Конечно, — тихо сказал Энтис. — Прости.

Ох ты, какое несчастное лицо! Вил растерянно нахмурился. Понял? Нет, тогда бы он разозлился…

— Ты из-за Лили хотел уйти? — Энтис смотрел, как ждущий наказания ребёнок. — А теперь? Уйдёшь?

Проклятые трясины Тьмы!

— Уйти? Среди ночи-то по лесу лазить? Выдумал тоже. Охота руки-ноги в оврагах ломать. Песенка пришла, а сразу не спеть, так позабудешь. Не тут же бренчать да петь, тебе в уши.

Энтис радостно улыбнулся. Вил стиснул зубы. Трясины, куда бы деться?! Проклятье, проклятье…

— А мне тоже часто ночами не спалось. Столько звуков вокруг… как паутина, а ты прямо посерёдке.

— Страшно? — вкрадчиво спросил Вил.

— Почти, — серьёзно кивнул Энтис. — Я вставал и шёл к ручью. Знаешь, ночью вода тёплая! Плывёшь, а она переливается — серебром, золотом. Настоящее волшебство!

Интересно! Сказано-то с явным восхищением. А где ж презрение Ордена ко всему «волшебному»?

— Вода за день нагревается. — Он куснул губу. — Энтис… о чём я пел в конце, не помнишь?

Он бросил куртку в траву; не глядя на Рыцаря, пробормотал:

— Садись, что стоишь? — и улёгся боком, щекой на сложенные руки. Энтис присел на краешек куртки.

— Помню. Думаешь, я спал? Я слушал, просто глаза закрыл. Там была девушка с Вершины и юноша, который хотел сделаться Вэй. И шла Война Теней… Грустная история. И в ней много правды. Странно.

— Что странно? — ощетинился Вил. Он пел эту песню?! Ну и ну!

— Странные были законы до Войны Теней. Ну, вот им нельзя было жить вместе, потому что он был сын бедного ткача, а она — знатная леди. Неправильно, если деньги и древний род значат больше, чем любовь. Почему всё так плохо кончилось, Вил? Ведь она решилась с ним убежать, и щенка вылечили, и Властителю Тьмы она не поверила…

— И что ж тебе не нравится?

— Но Кардин же Властителя победил! И вейлином стал! И вдруг умер. Если бы в бою погиб, или когда леди Ливиэн из плена спасал… а он умер потом — и напрасно!

— Тебе его жалко? — спросил Вил, внимательно взглядывая ему в лицо.

— Конечно. — Энтис передёрнул плечом: — Но её — больше. Леди Ливиэн. Она ведь жизнь выбрала, да? Или я не понял конца? Она ушла к горным пикам, тонущим в облаках… это жизнь или смерть?

— Это одиночество, Энтис. — Вил помолчал. — Она говорила: каждый поймёт, как подскажет сердце.

— Она? — у Энтиса округлились глаза. — Леди Ливиэн?!

Вил усмехнулся сжатыми губами.

— Моя мама. Это она сочинила.

Он лёг на спину: так было больнее, но теперь он видел бледнеющие в предрассветном небе звёзды.

— Она умела складывать стихи и песни. Она была менестрелем, и отец тоже. Я и родился в гостинице на тракте. Хозяйка добрая попалась: помогала ей, дала лучшую комнату, одёжку мне шила. А её муж сделал заплечную люльку, вроде дорожной сумы, чтоб мама могла носить меня на спине, как поклажу. Мама говорила, та женщина просила её остаться. Петь и играть гостям за еду и платье для нас обоих, а потом выучить меня ремеслу, какое понравится. Хорошая она была. Мы как забредали в те края, всегда сразу к ней шли. А потом она умерла. — Вил вздохнул. — Мама о ней плакала…

— А почему она отказалась остаться? — нерешительно спросил Энтис.

— Из-за отца.

Звёзды расплылись, глаза защипало в уголках. Ни с кем он прежде… Он сглотнул и продолжал:

— Она пела в саду, и вдруг чей-то голос подхватил песню — так они и встретились. Она всегда хотела уйти из дому, повидать новые земли… Я про её семью ничего не знаю, — предупредил он неизбежный вопрос. — И про отца тоже. Она не рассказывала. Даже не знаю, как он умер. Одна монетка мне от него осталась. — Он тронул потускневший медный кружок на груди. — Мама всё шутила, что будет, как в сказках: исполнится мне семнадцать лет, и монетку случайно увидит лорд с Вершины, и окажусь я его внуком. Какой-нибудь непростой человек — придворный, а то и сам король.

— А может, она не шутила? Ты похож на лорда с Вершины.

Менестрель широко раскрыл глаза и звонко расхохотался.

— Ну ты и скажешь! Лорд! Ты просто маму не видел. Сроду бы за леди её не принял. Она тихая была, лёгкая, как одуванчик. И отец всю жизнь по дорогам прошатался. Какая уж тут Вершина! Похож… это в эллине вашем я был на лорда похож, когда меня кнутом лупили?

Энтис болезненно поморщился.

— Можешь смеяться, но ты куда больше похож на лорда, чем на менестреля! Правда, — признал он, — я никогда не видел менестрелей, кроме тебя. Ох, я тебя, случайно, не обидел?

Вил тряхнул головой и торопливо заговорил, убегая и прячась в слова, как дикий зверёк в чащу:

— Когда отец умер, мама решила вырастить его сына лучшим менестрелем в Тефриане. Потому она и ушла из той гостиницы. Она говорила, у меня лицо и голос совсем как у отца… Это он Лили сделал. Для мамы. Сам-то он больше любил флейты. Не для денег, а так, для весёлой дороги.

— А я тоже немножко умею на флейте, меня один конюх выучил. А папа… Он часто играл на клавесине. Только мне не нравилось его слушать.

— Почему? — мягко спросил Вил.

— От его музыки мне хотелось кричать. — Энтис тяжело вздохнул. — Клавесин рыдал под его руками. Стонал в смертной муке. Отец… был весёлый, часто смеялся и шутил… до пожара. Но и тогда не играл ничего, кроме мелодий боли и отчаяния. Я не мог их выносить. Сразу убегал.

Вил дрожал от утренней прохлады; рубашка стала влажной от росы, и раны на спине заныли. Энтис молча встал, принёс свой белый плащ и бросил ему на плечи. Вил замер на несколько секунд, а потом придвинулся вплотную к присевшему рядом мальчику и неловко накинул на него край плаща. Рыцарь признательно улыбнулся, прижался к нему и старательно укутал их обоих тёплой тканью.

— Я вырежу тебе флейту, хочешь? Я умею.

— Спасибо, — шепнул Энтис.

— А Лили ты бери, только не ночью. А днём — пожалуйста. Мне не жалко.

— Я всё равно играть не умею. Только струны тебе порчу, дёргаю их без толку. Лучше не надо.

Вилу было тепло… и так странно и хорошо — ожидать рассвета плечом к плечу под одним плащом…

— Я могу научить. Дело нехитрое. На флейте ещё и потруднее.

— Она же память… и вообще она тебе друг. Нельзя, чтобы её касались чужие руки.

— Если бы твои руки её вовремя не коснулись, нас с нею уже бы и не было.

— Почему? — Энтис озадаченно нахмурился: — Даже если б я не поймал Лили, ты-то остался бы жив!