Дин Кунц - Комната шепотов [litres]

С самого начала и вплоть до этой минуты Лютер не ждал, что ему понадобится пистолет. Однако, рассчитывая на традиционную снисходительность по отношению к полицейским начальникам, появляющимся с оружием за пределами собственной юрисдикции, он сунул в чемодан «чемпион» сорок пятого калибра производства Спрингфилдского арсенала, со сверхточной регулировкой. А еще наплечные ремни. И два полных магазина.

Теперь он достал пистолет, который считал ненужным, вставил магазин, снова сел в кресло, на этот раз с тетрадью Коры в руке, и открыл ее там, где встречались повторяющиеся фрагменты, обнаруженные им под конец полета. Изучая написанное, он время от времени поглядывал на пистолет, лежавший на столе, рядом со стулом, и радовался, что прихватил его.

Харли Хиггинс не ложился в кровать до 5:20 утра понедельника. Охваченный тревогой и страхом, он не мог заснуть, хотя очень устал. Его родители не были мертвы, но пребывали в каком-то неизвестном состоянии, действуя по указаниям кого-то или чего-то. Если не существовало способа вывести их из этого состояния, значит отец и мать были потеряны для Харли навсегда и он вполне мог считать себя сиротой.

Через два года его сделают таким же, как они, и, возможно, вернут домой, но он уже не будет настоящим Харли, а жизнь их сделается лишь тенью той, которую они могли бы вести. Они не станут ходячими мертвецами, потому что не будут гнить и разлагаться и все такое, но и жить толком тоже не будут. Судя по тому, что видел Харли, они не будут знать, что изменились, а это самое страшное.

Его тюремщики, видимо, понимали, что он не спит, так как в 6:30 появилась Норин со «специальным маленьким завтраком»: миндальная булочка, рулетик с корицей и пеканом, стакан холодного как лед молока. Норин утверждала, что молоко поможет ему уснуть, – вероятно, подсыпала туда снотворного. Харли было все равно. К булочкам он не проявил интереса, но молоко выпил.

Ему снился город, где, похоже, не было ни одной живой души: брошенные бизнес-центры и жилые дома, пустые широкие улицы, машины без пассажиров и водителей, оставленные на улицах, тишина накрывшей все смерти. Но отражения тех людей, которые, казалось, исчезли, все еще оставались в окнах магазинов, в отполированном стальном фасаде дома модных товаров, на поверхности паркового пруда. Об их присутствии говорили зеркала, однако людей, чьи отражения он видел, нигде не было. Харли смотрел из зеркала в холле отеля, но оставался невидимым для самого себя, когда, стоя перед отражением, пытался разглядеть собственное тело. И тут он понял, что его жизнь протекает только в зеркале, что он больше не может прикоснуться к миру, а мир – к нему, что его существование ограничено тонким пространством между стеклом и серебристой амальгамой. Тогда он закричал, объятый отчаянием, но крик вышел беззвучным, таким же бессмысленным, как надежды мертвецов и желания нерожденных.

Через десять часов после того, как он выпил молоко, в понедельник днем, в 4:30, Харли проснулся, сел, сбросил с себя одеяло и поднялся с кровати. Он знал, что должен попытаться бежать снова, попытаться независимо от того, сколько раз потерпит неудачу – пока не погибнет или пока его не запрут.

Джейн Хок приехала в Боулинг-Грин, штат Кентукки, в понедельник днем, в 4:54, и чувствовала себя слишком усталой, чтобы придавать значение болям буквально во всем теле. Она нашла продуктовый магазин, где купила два сэндвича «рубен» [30], маринованные огурцы и контейнер с картофельным салатом.

Мотель оказался дорогим, четырехзвездочным, и не зря: здесь имелся полный набор кабельных каналов, вселенная смыслов и бессмысленностей. Усевшись перед телевизором, чтобы поесть, Джейн не хотела смотреть ничего, кроме канала «Гейм-шоу нетворк»: там крутили «Семейную вражду» со Стивом Харви, повторный показ трех передач подряд. Ведущий гримасничал и шутил, семьи ссорились, и ей казалось, что еще не умерла та беззаботная, самоироничная, аполитичная Америка, настоящая, прежняя, жившая полной жизнью, – сейчас все это быстро исчезало.

Приняв душ, она тщательно вымыла и прополоскала парик в раковине, пользуясь шампунем и кондиционером, надела его, высушила феном и причесала, а потом сняла и досушила собственные короткие волосы, которые кое-как постригла сама. После этого она вытащила из глаз контактные линзы с зеленой радужкой, прополоскала в специальном растворе и уложила в коробочку. Наконец она вытянулась на кровати с кольтом сорок пятого калибра под подушкой, на которой лежала бы голова Ника, если бы этот мир был лучше и Ник остался в живых.

Джейн лежала, уставясь в потолок, которого не видела, темнота вливалась в ее голубые глаза, и она просила только об одном: пусть темнота, которая ближе к ночи заполнит ее целиком, не приносит с собой сновидений.

Обед для Харли доставили в шесть часов. Еду и напитки для заключенных доставляли прямо в комнату. У каждого была спальня с двуспальной кроватью, зона отдыха и туалет с душем. Но любое помещение может стать тюрьмой, если не свободен тот, кто живет в нем.

Десять месяцев его держали взаперти в этом идиотском месте, где тюремщики называли себя психотерапевтами. Необычность происходящего, одиночество и страх временами причиняли ему мучения. Лучше уж ночные кошмары – от них, по крайней мере, можно избавиться, проснувшись.

Харли не знал, сколько еще времени сможет держать себя в руках. Что-то внутри его разваливалось на части. Расходилось по швам. Отключалось. Его мозг всегда был полон ярких мыслей. Но в последнее время ему казалось, что часть огней в центре гасла, и он иногда переставал соображать как следует, не видел ничего в этой темноте. Когда это случалось, окружающие звуки – людские голоса, музыка, птичьи трели – превращались в бессмысленный шум вроде грохота тележки, несущейся по изогнутым рельсам русских горок. Тогда нужно было лечь, закрыть глаза, взять себя в руки и ждать, когда паника пройдет. Она всегда проходила, но это вовсе не значило, что так будет и впредь.

Некоторые дети чувствовали себя еще хуже. Двое младших – семилетняя Салли Ингрем и восьмилетняя Нора Райнхарт – жили в одной комнате, потому что боялись оставаться одни ночью, а нередко и при свете дня. Десятилетний Джимми Коул всегда был хрупким ребенком. С прошлого Рождества он все чаще уходил в себя и теперь мог в течение нескольких дней не произносить ни слова.

Харли поел у окна, сквозь которое были видны озеро вдалеке, залитое лунным светом, и прилегающая территория, имевшая зловеще-волшебный вид из-за подсветки. Ни зарешеченных окон, ни запертых дверей. Обитателям школы разрешалось ходить по огороженному участку площадью пять акров, окруженных каменной стеной высотой в девять футов – на нее можно было забраться там, где сплели свою сеть многолетние лозы. В некоторых местах деревья стояли рядом со стеной, прочные ветви нависали над ней, давая шанс на побег. На северном конце участка были чугунные кованые ворота для тех, кто прибывал сюда по воде. Вскарабкаться по ним было легче, чем по стене.