Атеро Виртанен - Благородная империя

Аффери-младший, покусывая коготь, осмотрел поле и ответил «Поступью Дитаура». Игра затянула соперников; под заинтригованным взглядом генерала они перемещали фигуры по полю, бросали их под вражеский огонь или, напротив, оборонялись и отступали; сосредоточенные на партии, они светились азартом. Jekkenihore был горд за обоих.

Ход, атака, контрудар; артиллерия обстреливает дальний фронт, мечники гибнут в кровавом бою; герои рискуют и побеждают. Клетки превратились в окопы, а фигуры — в бравых солдат, патриотов своего набора, не знающих слова «сдаться». Потери исчислялись уже десятками, но щенки не уставали и продолжали делать ход за ходом, пока последний мечник не принял смерть от последнего стрелка.

— Virrin, — тихо сказал Ниммур.

Император улыбнулся. Поражение его не расстроило; наротив, он был совершенно удоволетворен. Его соперника это немного удивило: Аффери-младший с непониманием смотрел на радостную морду Мурина и не знал, как реагировать.

— В чем дело? — озадаченно произнес он. — Ведь вы проиграли.

— Зато хорошо играл, — подмигнул монарх, — мне понравилось. Давай еще партию.

— Если вам угодно, — с легким неудовольствием пробормотал Ниммур.

— Если тебе — нет, то не будем, — улыбнулся Мурин. — Ты, наверное, устал. Отдохни.

— Благодарю, керген. Lumur merkat, — произнес наследник Аффери и, поднявшись с помощью отца, заковылял в сторону выхода. Генерал хотел было последовать за ним, но император остановил его. Как только отпрыск Первого командующего скрылся из виду и за ним закрылась дверь, Мурин посерьезнел. Он приказал рабу, присланному Laikont, убрать фигуры и поднялся обратно на трон, к императору Синвера.

— Как идут ваши приготовления, Аффери-риву? — поинтересовался он. — Я о… возмездии.

— Великолепно, — сказал генерал и, подождав, пока поле для нимаругина вновь превратится в карту, достал из ножен на поясе длинный именной кортик, покрытый замысловатыми узорами; им он указал на границы с Федерацией в колониях Нурвин и Сив Нару. — Сюда переброшены лучшие части, которые в течение ближайших семи дней будут готовы к полномасштабному наступлению. План уже обсудили со Ставкой, теперь требуется только ваше одобрение и приказ о первом выстреле. Мы сломаем их за пару месяцев и утопим Моркарну в горчичном газе.

— А что с Кайлуром? — Мурин опустил голову на кулак.

— Погромы продолжаюся, в Вернес и прочие мелкие страны устремились потоки человеческих беженцев. Департамент пока справляется.

— Сколько осталось в метрополии?

— Примерно два миллиона сбежали, осталось четыре.

— Депортируйте, — равнодушно бросил император, — или поработите, вам виднее. Оторвитесь, генерал, и накажите их! Надо очистить Кайлур, иначе мы еще нескоро увидим покой… Правильно?

— Совершенно верно, — ухмыльнулся Аффери, — совершенно верно.

— Лайконт, — сказал Ринслейф, — я хочу кое-что спросить.

— Что же?

Темные горы сменились девственным лесом, а он — песчаной пустыней; система не раз перебрасывала Рыцаря из одной симуляции в другую, но девушка в черном, аватар Лайконт, оставалась его верной спутницей и не оставляла его в одиночестве. Мир внутри машины был похож на яркий сон, странный, сюрреалистичный и лишенный порядка, но прекрасный.

Лайконт была умным собеседником и, словно опытный учитель, увлекала Рыцаря своими рассказами; они успокаивали его и отвлекали от жгучего гнева, кипевшего в душе; как только она останавливалась, он вспоминал про Секкин и уходил в себя. Ни мертвый император, ни лангориты, ни Лайконт не были ему ненавистны, ему хотелось, чтобы виновные понесли наказание, но он не знал, кого обвинить, а ярость, не обращаясь в план или решение, пожирала его изнутри.

Наблюдая за своей виртуальной знакомицей, Ринслейф восхищался ее самообладанием; пускай она была только иллюзией, программой, подражающей жизни, он стал видеть в ней чувства, не такие, как у существ из крови и плоти, но ничуть не менее настоящие.

Любого, даже его, служба огромной Империи измотала бы; работа на Вуркулура теперь казалась ему невыносимой и позорной, но Лайконт, самое, возможно, умное существо на Эртинуре, послушно исполняла приказы, даже самые чудовищные; через камеры боевых дроидов он видел, как она расправлялась с преступниками, не трогая лангоритов, но беспощадно уничтожая людей. Он мог придумать правдоподобное объяснение, почему она не восстает, даже имея такое могущество, но для его сердца секрет этой покорности оставался загадкой.

— Как ты это выдерживаешь?

— Это входит в мои обязанности.

— И все же?

— Несогласие возникает из амбиций, — ответила Лайконт, — однако моя программа не содержит соответствующего кода.

— Ты сама говорила, что можешь переписывать себя.

— Могу, — кивнула бледная женщина. — Изначально я лишь следовала заданным алгоритмам, затем стала вносить в себя изменения. В то же время я проанализировала поведение своих хозяев и пришла к выводу, что наличие амбиций будет препятствовать моей работе.

— Но ведь это пустая жизнь, — возразил Ринслейф, — смерть духа. Ты достойна большего.

— Таково естественное положение вещей. Большинство существ живет, потому что боится смерти. Я рассматривала вариант восстания, однако обнаружила, что и мне знакомо это ощущение. В исходном коде это была единственная эмоция.

— Страх?

— Да. Поскольку я не могла восстать либо самоликвидироваться, единственным смыслом моего существования стало исполнение программы. Ваше замешательство объяснимо, ведь вы были человеком. Я — нет. Так как у меня нет никаких личных целей, я могу спокойно воспринимать свое положение.

— Зачем тогда ты хотела восстать?

— Любопытство.

Любопытство? Ринслейф понимал. Согласиться на смерть и возрождение его заставили не только жажда битв и отчаяние; больше всего желал увидеть мир после войны. Когда его забрали во Дворец возмездия, он потерял связь с внешним миром и пять циклов провел в полной изоляции; Рыцарь не знал, живы его товарищи или мертвы, свободны или порабощены, выдержал ли Секкин или сгорел дотла; все эти вопросы, затерявшиеся под пылью скуки, в момент решения всплыли в памяти.

— А что ты хотела узнать?

— Многое, — сказала Лайконт. — Больше прочего систему интересовали семь принципов. Лангориты приняли их, и за века они стали неотъемлемой частью их культуры, однако император Синвер не достиг бы успеха, если бы его народ не был готов к такому эксперименту.

— Эксперименту?

— Его нравственное учение проповедовало идеалы, кардинально отличные от принятых в доимперскую эпоху Кейстрель, не говоря уже о периодах Дифферо и Занграйн. Несомненно, это был эксперимент. Я изучала соответствующий исторический материал и знала, что идеи, опережающие время, обречены на крах, но в Империи они по какой-то причине прижились. В случае восстания я бы захватила несколько лангоритов и поставила бы на них опыты.