Атеро Виртанен - Благородная империя

— Почему нельзя напасть сейчас? Просто назови имя, и я убью Вуркулура.

— Все не так просто; ты же не думал, что я дам тебе награду авансом? Еще чего, много хочешь. Просто убить его мало. Ты получишь свое, не сомневайся, я никогда не нарушаю сделок, но это произойдет тогда, когда я скажу. Помнишь наш уговор?

— Помню.

— Вот и жди…

— Когда нанести удар?

— Посмотри на людей на улицах, запомни их лица; скоро они уйдут к Звездам, и ты будешь единственным, кто их не забудет: человеческие имена на храмах не пишут. Это будет в ближайшие часы, и вот тогда-то, когда польется кровь, я сделаю свой ход.

— Я хочу знать имя.

— Ты его уже знаешь.

Рыцарь хотел настоять, но странный шорох и установившаяся после него тишина намекнули ему, что ответа ждать бессмысленно.

Он огляделся; людей уже почти нигде не было видно, но редкие доходяги еще иногда пробегали под дождем; лангориты провожали их презрительными взглядами. Незадачливые meurkiinen шарахались от прохожих, как запуганные удичные псы, и, кутаясь в рваную одежду; те, у кого была целая, уже давно побросали свои дома и сбежали куда-нибудь в спокойные места — Вернес, где лангориты и люди сосуществовали в относительном мире, или Федерацию, страну прав; мир тесен, но в нем всегда есть где спрятаться.

Ринслейфу хотелось защитить их, но он помнил договор: стоит отойти от плана — и мечтам о мести конец; демон попросту избавится от него и найдет другую пешку, у него наверняка большой выбор. Воздаяние Вуркулуру волновало его больше, чем люди; часть его стыдилась этих чувств, но другая твердила одно:

— Он уже однажды пожертвовал собой ради человечества, и теперь у него было право подумать о себе.

— Что сегодня на ужин? — спросил Домбен, усталый офисный клерк с трехдневной щетиной, с порога своей квартиры.

Он уже знал ответ: с маленькой кухни доносился сладковатый запах murndari chintau, говядины по-мурндарски, его любимого блюда; он мог бы есть его каждый день, но Анзи, верная жена Домбена, скромная девушка, талантливая и добрая, баловала мужа только по особым случаям.

— Угадай с трех раз, — натянуто улыбнулась она, выглядывая из кухни. — То, что ты хотел. Поторопись, а то остынет.

— Уже бегу, — крикнул мужчина и, сбросив обувь, поторопился в ванную; плеснув воды в лицо, он положил бритву в футляр и по пути к столу забросил ее в открытый рюкзак. Он утомленно выдвинул дешевый деревянный стул и, засучив рукава мятой рубашки, приступил к трапезе.

— Как прошел день? — с плохо скрываемым беспокойством спросила Анзи, но Домбен жестом попросил подождать и продолжил жевать; он нетерпеливо опустошил тарелку, заглатывая овощи целиком, но смакуя редкое пряное мясо, выплеснул в рот стакан воды и только тогда заговорил.

— Плохо, — вздохнул он. — Они оставили все в силе. Я уволен.

— Ужасно, — женщина опустила взгляд. — Может, они…

— Нет, Анзи, не может. Знаешь, что мне сказали в управлении? «Хватит дышать нашим воздухом». Прямо так и сказали, ты представляешь? В управлении! Нам не на что рассчитывать. Ничего, скоро все кончится.

— Ты нашел билеты?

— Последние, какие были, — кивнул Домбен. — Вылетаем через пять часов, ночью. Я взял талоны, сразу пойдем на посадку. Больше рейсов не будет. Звезды, как же я устал… Не надо было вообще сюда приезжать.

— Послушай, может, нам остаться?

— Ты с ума сошла?!

— Посмотри, у нас здесь жилье, какие-то деньги, сын учится, у него есть друзья. Помнишь, они приходили к нам? Чинури и Киву, милые ребята, умные. А переедем мы, и что? У нас ничего нет в Вернесе, вообще ничего, ни родни, ни знакомых, ни денег, только тряпки, которые привезем отсюда. Кому мы там нужны? Я могу ночевать в аэропорту, могу на улице, ты тоже, но подумай о Тондоре, что с ним станет?

— Он крепкий мальчик, его дед воевал в Секкине и выжил. Потерпит, пару месяцев он выдержит, а дальше…

— Ты найдешь работу? Да там таких, как мы, уже, наверное, миллион. Я понимаю все, но и ты пойми, что нам лучше остаться… Так будет лучше для нас и для нашего сына.

— Ты в своем уме? Лучше для сына? Какое будущее ты ему готовишь? Хочешь, чтобы он потом вылизывал этим «милым ребятам» лапы и горбатился на каком-нибудь заводе, дышал ядовитыми выхлопами, чтобы он так же мучался, как мы, в этой ужасной квартире, и умер в сорок, как его дядя? Его же даже не похоронят как следует!

— Но должен же быть какой-то вариант…

— Всего один, — попытался успокоиться Домбен, — стать рабами. Мы можем продаться в рабство, но я не позволю тебе сделать такое с Тондором. Ты не видишь? Это конец. С каждым днем все хуже. Я боюсь за нашу безопасность, за тебя и сына. Если на вас нападут, я не смогу вас защитить, как до тебя не доходит? Меня любой лангорит когтями вскроет на раз-два. Анзи, мы должны уехать. Знаешь, что я слышал? Они строят лагеря смерти.

Женщина промолчала; на ее глазах навернулись слезы. Два цикла назад император Хинрейв открыл границу, дав тысячам людей надежду на счастье; всякий, кто добирался свободным до Кайлура, получал защиту от рабства. Тогда-то Анзи и убедила мужа переехать в Хорд Лангор, мечтая о хорошей жизни в величайшем городе Эртинура, в столице мира, где сбываются мечты.

Но грезы дорого им стоили.

Когда Тондор, мальчик четырнадцати лет, кряхтя от утомления и тяжести ветхих учебников — на планшет, как у всех его сверстников-лангоритов, семье не хватало — вернулся домой из расположенной на другом конце огромного города школы, одной из двух в Хорд Лангоре, куда принимали людей, он застал отца и мать уже одетыми и собравшимися в долгую дорогу. Ласковая Анзи сжимала ручку тяжелого чемодана, наполненного старым бельем из магазина подержанных вещей, но Домбен не мог ей помочь — у него был такой же и еще слабенький ноутбук впридачу.

Мальчик все знал: пришла пора попрощаться с домом, уже ставшим родным. Ему было страшно и хотелось заплакать и остаться в нищенской квартире, к которой он за два года привык, но он сдержался: отец приучил его быть сильным, ведь дед Тондора был отважным героем и никогда не плакал, а Домбен любил повторять, что ничего хуже, чем война, никто никогда не увидит.

— Пойдемте, на самолет опоздаем, — сказал мужчина, проверяя карманы. — Больше мы сюда не вернемся.

— Вы не забыли мои карточки? — спросил Тондор.

— Я положила, — кивнула Анзи, — не беспокойся.

— Точно-точно? Где они? — не унимался мальчик.

— Здесь. Надевай и пойдем, — женщина показала пальцем на потрепаный рюкзак с порваной ручкой; с ним единственный ее сын раньше ходил в школу, пока родители не скопили денег и не купили ему новый, маленький, неудобный и расчитаный на аккора, а не на человека, но зато красивый; они надеялись, что с ним Тондора перестанут дразнить за неподобающую бедность. Глупые иллюзии.