Атеро Виртанен - Благородная империя

Коридор действительно вел в зал вылета в обход зоны досмотра. Водитель подбежал к стойке посадки; Домбен и его семья подтянулись быстро, пожилая женщина и второй ребенок где-то затерялись и пропали из вида. Без разницы, подумал Домбен, пусть пропадают, главное, что его жена и сын будут в безопасности.

Сотрудник «Вернесских авиалиний» за стойкой вежливо улыбнулся.

— Добрый день, — сказал он. — Ваши талоны, пожалуйста.

Внезапно из коридора раздался какой-то шум. Дверь! Топот толпы стал стремительно приближаться. Работник авиакомпании изменился в лице: он помрачнел и, отточенным движением оторвав корешок от посадочного талона водителя, нервно посмотрел на Анзи и ее сына.

— Больше троих мы не примем, самолет уже переполнен, — проговорил он, возвращая талон. — Быстрее решайте, кто летит, если остальные доберутся сюда, мы вообще не взлетим…

— К черту все! — крикнула вторая женщина и, оттолкнув его, побежала по телетрапу. Сотрудник не стал ее останавливать; вместо этого он грустно повернулся к оставшимся пассажирам.

— Еще двое.

— Анзи, Тондор, летите, я останусь, — сказал Домбен, — спасайтесь.

— Я тоже, — сказал водитель. — Ребенка вывезите.

— Звезды, нет! — закричала Анзи. — Домбен, нет, пойдем! Йенай, я не знаю вашего имени, если вы останетесь, мой муж сможет улететь, у ребенка будет семья, а вы вернесец, с вами ничего…

— Нет, — покачал головой человек «Вернесских авиалиний», — ни в коем случае. Я люблю жизнь.

Грохот дверей заставил их остановиться. Взволнованные люди бежали к стойке, сбивая друг друга с ног; работник авиакомпании схватил Тондора за руку и, оторвав от матери, исчез в хоботе телетрапа, оставив мужа и жену наедине с толпой, а та приближалась стремительно; из давки слышались крики боли и страха.

Анзи повернулась к Домбену, он сжал ее руку; через ее плечо он увидел, как вернесец машет ему рукой.

— Я люблю тебя, — шепнул он на ухо жене.

— Я люблю тебя, — ответила она, — и всегда буду любить.

С этими словами она поцеловала его и поспешила в самолет; тот уже пришел в движение, трап начал отстыковываться, но она успела проскочить. Мимо Домбена и водителя пробежал человек; через окно клерк видел, как он прыгнул на самолет, но не долетел; вернесец не протянул ему руки. Анзи обнимала Тондора и плакала.

И дверь закрылась.

Домбен не понимал, где он и куда его везут. В грузовом контейнере не было даже щелей, из внешнего мира не пробивался ни один луч света; плотные металлические стены глушили звуки, ровная дорога не давала понять, что вокруг. Несмотря на бурю снаружи, внутри было невыносимо жарко; пот стекал по лицу мужчины и капал на пол, некоторые его братья по несчастью — всего их было человек двести — едва держались, другие уже потеряли сознание. Рядом с Домбеном на полу, застыв в странной позе, сидел человек; клерк прекрасно знал, что с ним, но не хотел пугать остальных.

Люди молчали, им нечего было сказать; кто-то тихо обращался к неведомым богам — Звезды покинули всех. Все, кто сидел сейчас в этом железном ящике, видели, как их последний шанс спастись отрывается от земли и отправляется в край надежд. Как только самолет скрылся в небесах, раздались выстрелы, а на взлетной полосе появилась бронетехника, и в эту минуту даже неизлечимые оптимисты осознали, что те, кто попал на борт, будут жить, но все остальные умрут.

В контейнеры сажали всех без разбору, набивая их до отказа; затем их устанавливали на гигантские грузовики, гордость Xergreiv Khorgest, и увозили в неизвестном направлении. Над терминалом в сторону города то и дело пролетали военные вертолеты; Домбену было страшно представить, что происходит в центре.

Грузовик остановился; контейнер тряхнуло, как будто его схватили каким-то манипулятором, он поднялся над землей и через несколько секунд опустился; замки на двери щелкнули и открылись, внутрь ворвались дождь с градом и ледяной воздух, пробирающий до костей. В проходе появился лангорит в форме и приказал выходить; первые ряды ступили наружу, кто-то сразу же поскользнулся и упал в грязь, утянув за собой соседа.

Заключенные шли по узкому коридору из двух железных заборов, опутанных колючей проволокой; с увешанных имперскими флагами вышек за ними следили бойцы Орды; некоторые стояли внутри коридора. Огромная очередь, извиваясь, словно змея, двигалась медленно; Домбен увидел водителя; тот стоял через несколько рядов от него, раскачиваясь на месте то ли от холода, то ли от беспокойства; охранники наблюдали за этим с нескрываемым презрением.

Прямо перед Домбеном, переминаясь с ноги на ногу, шел какой-то упитанный лысеющий мужчина, судя по костюму — бизнесмен; он теребил красный галстук и нервно что-то бормотал под нос; идущие впереди устало оглядывались на него, но тут же отводили взгляд. Когда очередь снова сдвинулась, он поравнялся с охранником — на вид тому было циклов шестнадцать, не больше — и, склонив перед ним голову, зашептал:

— Скажите, господин, куда нас ведут?

— Куда нужно, — ответил лангорит. — Шевелись.

— Послушайте, у меня есть деньги, я дам, сколько захотите, — умолял бизнесмен. — Миллион стилфангов для меня не проблема! Я ни в чем не виноват, ни в чем…

— Нет, — ухмыльнулся охранник. — «Презри жалость».

— Быть не может, как же так? — бизнесмен посмотрел на землю; его зрачки расширились, дыхание участилось, он стал рыться в карманах, выбрасывая в лужи дорогие безделушки и монеты; наконец он нашарил крупную купюру в 75 стилфангов и протянул ее охраннику. — Возьмите, возьмите, ради Звезд, только отпустите меня!..

Юнца это явно удивило; он вздернул брови, но быстро сообразил, в чем дело, и с размаху ударил мужчину прикладом в лицо; тот упал на спину, заключенные отшатнулись от него, оставив один на один с охранником; тот спокойно подошел к бизнесмену и наступил новеньким сапогом на ему шею; мужчина схватился за подошву, бессильно пытаясь освободиться, и закричал, но в его широко раскрытый рот тут же опустился ствол винтовки. Лангорит злорадно оскалился и погрузил оружие еще глубже; Домбен увидел в глазах мужчины страх, ужас отрицания…

Выстрел.

Тело сразу же оттащили с дороги, и очередь продолжила ход; стоны и причитания женщин были для Домбена невыносимой пыткой, и он подозревал, что так и задумывалось. Клерк сейчас жалел себя и был уверен: лангориты этого и добиваются, хотят, чтобы жертвы терзались, чтобы им было больно и они мучались в агонии духа.

Просить о пощаде, знал Домбен, бесполезно; настоящие имперцы понимали боль по-своему, получали от нее, своей и чужой, порой настоящее эстетическое наслаждение и ради своих добродетелей, воплощенных в семи принципах, принимали ее с радостью. Принуждение Хинрейва притупило это чувство, но теперь оно вырвалось из плена сладких идей и вернуло к жизни настоящую Лангорскую империю, которую человечество ненавидело всем сердцем.