Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Так или иначе, он добился своего, он заглянул в прошлое дальше, чем позволяла память мальчика в состоянии бодрствования, заглянул в его раннее детство и, наконец, в тот болезненный момент, когда Торби, совсем еще младенца, вырвали из родительских рук.

Оставив мальчика лежать в глубокой коме, Баслим попытался собрать разбегавшиеся мысли. Последние минуты разговора дались Торби с таким трудом, что старик усомнился: а имел ли он право докапываться до корня зла?

Что ж, посмотрим… Что ему удалось узнать?

Мальчик был рожден свободным. Но Баслим в этом и не сомневался. Родной язык Торби – английский Системы, но парень говорит на нем с акцентом, которого Баслим не может распознать из-за особенностей детской артикуляции. Стало быть, мальчик родился в пределах Терранской Гегемонии, а может быть (хотя и маловероятно), даже на самой Земле. Это был своего рода сюрприз: прежде Баслиму казалось, что родной язык мальчика – интерлингва, ведь он владел ею лучше, чем тремя другими знакомыми ему языками.

Что еще? Родители мальчика, конечно, мертвы, если можно полагаться на его искалеченную память, на обрывки воспоминаний, извлеченные Баслимом из глубин его мозга. Старик не смог выяснить родительские фамилии или придумать какое-нибудь иное средство их идентификации. Они были просто «папой» и «мамой», так что в конце концов старик оставил надежду разыскать семью мальчика.

Что ж, теперь он должен сделать кое-что, чтобы это испытание не оказалось для парнишки напрасным.

– Торби?

Мальчик застонал и пошевелился:

– Что, пап?

– Ты спишь. Ты проснешься только тогда, когда я тебе скажу.

– Я проснусь… когда ты скажешь…

– Как только я скажу, ты проснешься. Тебе будет хорошо, ты забудешь все, о чем мы с тобой говорили.

– Ага, пап…

– Ты все забудешь, тебе будет хорошо. Через полчаса ты снова захочешь спать. Я попрошу тебя лечь в постель, ты ляжешь и сразу уснешь. Ты будешь крепко спать всю ночь и видеть хорошие сны. У тебя больше не будет плохих снов. Повтори это.

– У меня больше не будет плохих снов…

– Ты никогда не увидишь кошмаров. Никогда.

– Никогда…

– Папа и мама не хотят, чтобы ты видел плохие сны. Они счастливы и хотят, чтобы ты был счастлив. Они будут сниться тебе только в добрых снах.

– В добрых снах…

– Все хорошо, Торби. Ты начинаешь просыпаться. Ты просыпаешься и не можешь вспомнить, о чем мы говорили. Но ты никогда больше не увидишь дурных снов. Проснись, Торби.

Мальчик сел, протер глаза, зевнул и улыбнулся:

– Ой, я же совсем заснул. Вот сыграл с тобой шутку! Что, не получилось, пап?

– Все в порядке, Торби.

Не один сеанс понадобился, чтобы усмирить призраков, но со временем кошмары отступили и прекратились вовсе. Однако Баслим не был искусным гипнотизером и не мог стереть дурных воспоминаний, в глубине они все равно оставались. Ему удалось лишь внушить Торби, что воспоминания эти не будут омрачать его жизнь. Впрочем, даже будь Баслим более сведущ в гипнозе, он все равно не стал бы избавлять мальчика от воспоминаний: по его твердому убеждению, житейский опыт человека – всецело его достояние, и нельзя без разрешения вырывать из памяти ничего, даже самого печального.

Ночи Торби наполнились покоем, зато дни – суетой. Поначалу Баслим все время держал мальчика при себе. Позавтракав, они обычно брели на площадь Свободы. Старик устраивался на мостовой, а Торби с голодным видом сидел или стоял рядом, держа в руках чашу для подаяний. Место они всегда выбирали такое, где было побольше пешеходов, но при этом старались не очень мозолить глаза полиции. Мало-помалу Торби открыл, что полицейские, патрулирующие площадь, в большинстве своем способны только рычать. К тому же полиции недоплачивали, и Баслим заключил с патрульными весьма выгодное для них соглашение. Место они всегда выбирали так, чтобы загораживать дорогу пешеходам, но не слишком, – нельзя было давать полицейским повод обратить на себя внимание. Мало-помалу Торби открыл, что полицейские, патрулирующие площадь, могут разве что наорать, но не более того: договоренность с Баслимом обеспечивала им прибавку к низкой зарплате.

Торби быстро освоил древнее ремесло. Он узнал, что мужчина, сопровождающий даму, всегда щедр, если обратиться за подаянием к его спутнице; что просить милостыню у женщины, шествующей в одиночестве, – бессмысленное занятие, разве что если она из тех, кто не носит вуаль; что, обращаясь к одинокому мужчине, можно с равной вероятностью получить и пинок, и монету; что космонавты, вступившие на землю, подают щедро. Баслим научил мальчика, что в чаше всегда должно лежать несколько монет, не слишком мелких, но и не самых крупных.

Поначалу маленький, истощенный, покрытый язвами Торби как нельзя лучше подходил для этой работы. Одной его наружности оказывалось вполне достаточно. Увы, вскоре он стал выглядеть куда лучше. Баслим вернул ему прежний вид с помощью грима, нарисовав тени вокруг глаз и провалы на щеках. Маленькая пластиковая нашлепка на ноге выглядела совсем как настоящая язва, омерзительная на вид, и прикрывала давно зажившую рану. Она была смазана подслащенной водой и поэтому привлекала мух, так что податели милостыни, бросая в чашу деньги, сразу отводили глаза.

Скрывать сытое тело тоже было непросто, но за год – за два он сильно подрос и поэтому оставался по-прежнему худым, несмотря на хороший завтрак, добрый ужин и сладкий сон.

Получил Торби и бесценное образование уличного мальчишки. В Джаббалпуре, столице Джаббала и Девяти миров, главной резиденции Великого Саргона, обитали три с лишним тысячи лицензированных нищих, вдвое больше, чем уличных торговцев. Здесь было больше питейных заведений, чем храмов, а храмов больше, чем в любом другом городе Девяти миров. По улицам слонялось бесчисленное множество уличного ворья, татуировщиков, продавцов наркотиков, шлюх, форточников, подпольных менял, карманников, гадалок, грабителей, наемных убийц и мошенников, крупных и мелких. Его жители похвалялись тем, что на проспекте Девяти миров, пройдя не больше одного ли от пилона близ космопорта, человек с деньгами мог купить все, что только существует в разведанной части Вселенной, от звездолета до десяти гран звездной пыли, от подмоченной репутации до тоги сенатора… вместе с сенатором в придачу.

Формально Торби не имел отношения к преступному миру: у него был легальный статус (раб) и узаконенная профессия (нищий). На деле же он вращался в уголовной среде, наблюдая ее изнутри. На социальной лестнице он стоял на самой нижней ступени.

Будучи рабом, Торби научился лгать и воровать так же естественно, как другие дети учатся вести себя в обществе, но при этом гораздо быстрее. Однако он убедился в том, что подобными талантами наделены многие обитатели городских низов. Такие дарования расцветали тут буйным цветом, достигая высших уровней искусства. По мере того как Торби взрослел, осваивал язык и лучше узнавал улицу, Баслим начал отпускать его из дому одного – то с каким-нибудь поручением, то в лавку за провизией, а то и на промысел. Сам старик при этом оставался дома. В итоге Торби «попал в дурную компанию» и «опустился», если, конечно, можно опуститься ниже самых низов.