Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Он бродил по стальным коридорам, чувствуя себя привидением в царстве живых, и в конце концов, загрустив, решил вернуться в каюту, в которой проснулся час назад. Но тут же понял, что заблудился. Он по памяти восстановил дорогу назад (уроки Баслима пошли ему впрок), но обнаружил лишь безликий туннель. Торби начал поиски сызнова и, ощутив некое неудобство, решил, что найдет он свою каюту или нет, но туалет отыщет, даже если ему придется схватить кого-нибудь и как следует встряхнуть, чтобы дознаться, где это место.

Он сунулся в какую-то дверь, но, услышав исполненный негодования женский визг, поспешно повернулся и вышел. Дверь за его спиной тут же захлопнулась.

Вскоре его догнал шедший быстрым шагом мужчина, который заговорил с ним на интерлингве:

– Какого черта ты тут шляешься и повсюду суешь свой нос?

Торби почувствовал облегчение. Нет ничего хуже одиночества. Уж лучше брань, чем полное пренебрежение.

– Я заблудился, – робко произнес он.

– А чего тебе на месте не сиделось?

– Я не знал, что должен был… простите, благородный сэр. К тому же там не было туалета.

– Ясно. Туалет расположен напротив твоей каюты.

– Я не знал, благородный сэр.

– Мм… да уж, конечно не знал. Кстати, я не «благородный сэр», а первый помощник главного энергетика. Постарайся запомнить. Пошли.

Мужчина схватил Торби за руку и быстро потащил его по лабиринту к тому самому туннелю, откуда он только что вышел. Мужчина провел его рукой по шву в стальной переборке.

– Вот твоя каюта.

Панель скользнула в сторону.

Потом мужчина повернулся и точно так же тронул противоположную переборку:

– Это гальюн для холостяков правого борта. – Увидев, что Торби смутился при виде незнакомых приспособлений, человек с легким презрением проинструктировал его, а потом проводил мальчика обратно в каюту. – Оставайся здесь. Поесть тебе принесут.

– Первый помощник главного энергетика, сэр?

– Что еще?

– Нельзя ли мне поговорить с капитаном Краузой?

Мужчина удивился:

– Ты полагаешь, у шкипера нет других забот, кроме как заниматься тобой?

– Но…

Офицер ушел, и Торби обращался к стальной переборке.

Вскоре появилась еда. Юнец, притащивший поднос, держался так, словно в каюте вообще никого не было. Спустя некоторое время он принес еще несколько тарелок и забрал опустевшие. Торби почти удалось заставить его обратить на себя внимание: уцепившись за поднос, он заговорил на интерлингве. В глазах молодого человека сверкнула искра понимания, но он ответил лишь презрительным:

– Фраки!

Торби не знал этого слова, но интонацию, с какой оно было произнесено, понял прекрасно.

Фраки – это маленькая безобразная полуящерица, питающаяся падалью, обитатель Альфы Центавра – Прайм III, одного из первых миров, заселенных людьми. Это мерзкое, практически безмозглое создание с отвратительными повадками. Мясо фраки способен съесть только умирающий с голоду. Кожа его неприятна на ощупь и противно воняет.

Но «фраки» означает нечто большее. Так обычно называют «крота» – того, кто не высовывает носа дальше своей планеты, не нашего, не человека, изгоя, иностранца, дикаря, существо, недостойное даже презрения. В древних земных культурах названия большинства животных использовались в качестве оскорблений: свинья, собака, корова, акула, скунс, червяк – всего не перечислить. Но ни одно из этих слов не носило столь оскорбительного смысла, как «фраки».

К счастью, Торби смог понять лишь одно: молодой человек не желает с ним разговаривать… это было ясно и без слов.

Вскоре Торби задремал. Но хотя его и научили движением руки открывать дверь, он так и не сумел найти комбинацию поглаживаний, толчков и надавливаний, которая помогла бы ему откинуть койку. Пришлось ночевать на голом полу. Утром доставили завтрак, но Торби не сумел остановить того, кто его принес, или хотя бы нарваться на новое оскорбление: в туалете напротив ему встретились несколько юношей. Они по-прежнему не обращали на Торби внимания, но, понаблюдав за ними, он обнаружил, что в туалете можно стирать одежду. Ее полагалось засунуть в специальную машину, которая, поработав несколько минут, выдавала шорты и рубашку свежими и отглаженными. Торби был так очарован техникой, что выстирал свежевыстиранное… целых три раза. Ему все равно больше нечем было заняться. Следующую ночь он опять провел на полу.

Торби сидел на корточках посреди каюты, чувствуя глубокую тоску и боль при воспоминании об отце и жалея, что покинул Джаббал, когда кто-то поскребся в его дверь.

– Можно войти? – осторожно спросил голос, произносивший саргонезские слова с сильным акцентом.

– Входите! – с готовностью отозвался Торби и вскочил на ноги, чтобы открыть дверь. Перед ним стояла женщина средних лет с милым добрым лицом. – Добро пожаловать, – сказал он по-саргонезски и отступил в сторону.

– Благодарю вас за вашу милость… – Она запнулась и быстро спросила: – Вы говорите на интерлингве?

– Разумеется, мадам.

– Хвала небесам, – пробормотала она на английском Системы. – Мой саргонезский на этом исчерпан. – И перешла на интерлингву: – Тогда давайте говорить на этом языке, если вы не возражаете.

– Как вам будет угодно, мадам, – ответил Торби на интерлингве и добавил по-английски: – Если, разумеется, вы не предпочтете другие языки.

Она удивилась:

– На скольких же языках вы говорите?

Торби задумался.

– На семи, – ответил он, – и понимаю еще несколько, но не осмелюсь утверждать, что говорю на них.

Ее удивление росло с каждой минутой.

– Возможно, я ошиблась. Но, простите мою неосведомленность и поправьте, если я не права, мне сказали, что вы – сын нищего из Джаббалпура.

– Я сын Калеки Баслима, – с гордостью произнес Торби. – Саргон в милости своей выдал ему лицензию на нищенство. Мой покойный отец был ученым человеком, и мудрость его была известна всей площади, от края до края.

– Верю… Так что, все нищие Джаббала такие же замечательные полиглоты?

– Что вы, мадам! Большинство говорят лишь на площадном жаргоне. Но мой отец не позволял мне этого… только на работе, разумеется.

– Разумеется. – Женщина моргнула. – Хотела бы я быть знакомой с твоим отцом.

– Спасибо, мадам. Может быть, присядете? Мне очень жаль, но я могу предложить вам только палубу. Но зато вся она в вашем распоряжении.

– Благодарю. – Она уселась с гораздо большим трудом, чем Торби, который провел в позе лотоса тысячи часов, надрывая глотку мольбами о подаянии.

Торби никак не мог решить, закрыть ли ему дверь, или же дама (на саргонезском он называл бы ее «миледи») оставила ее открытой нарочно. Он чувствовал, что тонет в океане незнакомых обычаев и условностей, и общественное устройство корабля было ему совершенно непонятно. Он разрешил эту проблему при помощи здравого смысла, спросив: