Наталья Землянская - Хроники Шеридана [litres самиздат]

– У-у-ходите-е-е! – донеслось до людей, приготовившихся к страшной сече. – У-уходи-ии… – то ли слова, то ли ветер, и отчаянный волчий вой растаял в тёмном небе, повиснув на рогах молодого месяца.

Кое-кто из дружинников, не выдержав, пустил стрелу вслед убегающим, и она вдруг вспыхнула огнём! И люди тут же закричали от ужаса: прямо перед ними колыхалась, пожирая всё вокруг – и лес, и ковыль – тысячерукая и тысячеглавая Серая Хмарь.

Десятки стрел взвились в ночное небо, распоров темноту огненными трассами, но Хмарь приближалась, и не было от нее спасенья. Вязкая и непроглядная, она накрыла лагерь дружинников, и исчезло всё – и звуки, и воздух, и ночь, и лунный свет…

…Едва первые солнечные лучи подожгли край земли, как серый и липкий туман исчез, словно его и не было. Только остались вокруг склизкие, мерзко пахнущие обрывки его одежд… Коротышка вылез из-под перевернутой повозки, куда успел залезть, как только началась паника, и огляделся. Увиденное привело его в трепет. Повсюду лежали останки товарищей Горста: нечто словно слизало с костей живую плоть, там, где она не была прикрыта железом доспехов. Немногие из несчастных ещё были живы, но их стенания уже были еле слышны.… И повсюду – серая гадкая липкость, подобная той, что оставляют после себя гигантские садовые слизняки.

Коротышку согнуло пополам и вывернуло наизнанку. Прижимая руки к животу, он заметил, что кожа на них точно обожжённая.… Шатаясь, он подошел к пепелищу, черневшему посреди скорбного круга. Там, головой в угли, лежал Фарадир… Коротышка опознал его по затейливому шлему, ибо лицо человека было съедено начисто. Покачиваясь от слабости, он вытащил из рук воина меч – тот и после смерти крепко сжимал его. Краем глаза уловил какое-то движение позади себя – из-под обломков вылез, щурясь, его давешний спутник.

– Что, повезло нам, брат?.. – хрипло прокаркал Коротышка, и удивился собственному голосу – чужому и неприятному.

Потом они побрели куда глаза глядят… Пришла ночь – упали на голую землю и уснули. Проспали и ночь, и день, – и снова под ногами колыхались серебристые головки ковыля… Ни мыслей, ни чувств, ни желаний, точно Серая Хмарь выела всё внутри, оставив только оболочку. Но на закате Коротышка почувствовал себя лучше. Его спутник тоже оживился.

– Подкрепиться бы!.. – проскрипел он и как-то по-звериному оскалился.

Коротышку вдруг прошиб пот: сквозь лопнувшую кожу на пальцах у его знакомца проросли длинные, похожие на медвежьи, когти. Приглядевшись, он понял, что и весь внешний облик его спутника изрядно поменялся: во впалых глазницах залегла чернота, заострились скулы, в глазах нет-нет да и мелькали желтоватые огоньки, спина сгорбилась так, что непомерно длинные руки теперь почти доставали до земли … И точно наяву услышал слова предводителя дружины: «Они могут начать превращаться раньше, чем мы доберемся до храма, – и справимся ли мы с ними тогда?..»

– Матерь Божья! – прошептал он. – Да что за напасть такая?! – и увидел, как его руки прямо на глазах покрываются крупной чешуей.

К утру его спутник забеспокоился и принялся копать землю своими длинными когтями.

– Ты чего? – осторожно спросил Коротышка, нащупывая меч.

– Скоро солнце, – по-птичьи подергивая головой, пояснил возница, отшвыривая в сторону комья земли. – Мне тяжко будет…

Коротышка посмотрел на свои ладони: «Тоже когти растут… А дальше? Разве что наложить на себя руки? Всё лучше, чем этаким страхолюдом жить, да прислуживаться неизвестно кому!» Его товарищ тем временем вгрызся в склон холма почти по пояс. Коротышка окликнул его, но тот не ответил, лишь зыркнул горящими глазами – и ничего человеческого в том взгляде уже не было.

Тогда он поднялся и быстро пошел прочь…

…Он прятался от дневного света в каменных расщелинах и звериных норах: ему казалось, солнечные лучи сжигают его заживо!.. Но и ночью не было покоя: в его изменяющемся теле словно навеки поселилась адская боль – прежняя сущность не хотела уступать новому облику. В редкие же моменты забытья мучили кошмары: бездонная пропасть разверзалась пред его внутренним взором и оттуда, хохоча и дразнясь, манили к себе страшные, безобразные создания… Он кричал и просыпался, но всякий раз действительность все меньше и меньше отличалась от того, что он видел в своих ужасных снах. Человеческая речь уходила из памяти – как-то ночью, когда мучения перерождающейся плоти чуть утихли, он вылез из своего очередного убежища и, подняв к равнодушной луне искажённое лицо, завыл – злобно и горестно… Этот вой заполнил собою ночное пространство, и если бы слышали его люди, то вздрогнули бы и поплотнее задвинули заговорённые от нечисти засовы на дверях своих, приговаривая: «Вот в недрах ночи рождается еще один прислужник Великой Тьмы!»

Но физическая боль была ничто по сравнению с муками голода – страшный, иссушающий рассудок и чувства, голод выжигал внутренности. И всё чаще ему мерещилась в виденьях разрываемая заживо тёплая человеческая плоть, и всё сильнее становилась жажда крови. Трава, коренья и мелкая дичь не могли утолить этой жажды, и однажды днём, презрев палящие солнечные лучи, он отправился на охоту.

Одинокому всаднику, которого он подстерег на дороге, повезло: когти ослабевшего от голода и солнца чудовища лишь оцарапали бок его лошади. Взвившись на дыбы, испуганное животное ударило Коротышку копытом в грудь, и умчалось, унося прочь полумёртвого от страха хозяина.

След железной подковы пришелся как раз на то место, где болтался на засаленной верёвочке медный крестик. От сильного удара крест глубоко впечатался в кожу. Сочащаяся из раны кровь, засыхая, образовала над ним корку. Память о Распятом и один из тех, ради кого Он взошел на Голгофу, стали единым целым.

Утром он проснулся преображенным.

Солнце больше не пугало его. Когти исчезли, пропали и жуткие видения. Утихли боль и ломота, лишь сильно саднила рана в груди – в том месте, куда пришелся спасительный удар. Лик его ещё был страшен, но то был образ человека.

Сильная слабость заставила его остаться на месте, и несколько суток Коротышка провёл, охотясь и набираясь сил. По ночам неверный свет костра освещал его убежище, и он вздрагивал и крестился, когда огненные сполохи выхватывали из темноты длинные глубокие царапины на стенах – следы когтей чудовища, каким ещё вчера был он сам.

Окрепнув, он взобрался как-то на холм, на вершине которого совсем недавно выло в бессильном горе околдованное злыми чарами существо, и осмотрелся.

Кругом простирались поля, луга, сады – мир, полный неведомых опасностей, но бесконечно прекрасный, как показалось ему. «Видать, – сказал он себе, – прежняя жизнь кончилась…» – и зашагал вниз по траве.