Татьяна Филатова - Пансион благородных девиц [litres самиздат]

– Мне не сложно, правда, я хочу помочь!

Виктория положила свою старую, морщинистую руку на руку молодого парня, который уже приготовился поднимать тарелки со стола.

– Я сама все сделаю, – продолжая улыбаться, сказала женщина немного строже, – не беспокойся, Генри, я все уберу одна. Я уже немолодая. Что уж мне тут осталось прислуживать…

– Виктория, – строгим тоном сказала Кларисса.

– Мне пора, – ответила пожилая женщина и понесла собранные ею тарелки на кухню.

– Она бывает не в себе, – пояснила Кларисса, оказавшись уже на заднем дворе дома, – старость берет свое…

Они прошли мимо домика Виктории. Генри вспомнил, что видел его из окна комнаты Оливии и обернулся, чтобы рассмотреть витражное окно со двора. Он на секунду остановился, прищурился, а потом наоборот очень широко округлил глаза. Оливия и Кларисса обогнали его на пару метров, но, заметив, что его нет рядом, обернулись.

– Что случилось? – спросила Оливия.

– Мне показалось… – ответил Генри, не отрывая глаз от окна.

– И что же тебе показалось?

– Что в нашей комнате стоит мужчина…

Кларисса негромко засмеялась.

– К сожалению, или к счастью, – сказала она, – ты, мой дорогой, единственный мужчина в радиусе, пожалуй, пяти километров, а то и больше.

– Я же сказал, что показалось… – стеснительно ответил Генри.

– Это все грибы Виктории, – с саркастичной улыбкой на лице предположила Виктория, – мужчины – пускай, но лишь бы тебе не мерещились другие женщины.

– Вся та территория – это ваше фамильное кладбище? – Генри сменил тему, заглядывая немного вдаль за деревья.

– Да, – сухо ответила Кларисса, – это – наш собственный город мертвых.

– Зато вы всегда помните о них, а ведь говорят, что, пока человека помнят, он продолжает жить.

– Иногда эта память причиняет слишком много боли, – печальным голосом сказала Оливия.

– Твоя мама?.. – осторожно спросил Генри.

– Угу…

– Мы можем пройтись по кладбищу… – предложила Кларисса. – Включим это в нашу прогулку, не против?

– Я – только за! – уверенно сказал Генри с осторожностью поглядывая на Оливию, опасаясь обидеть ее, задев за «живое». – Такое место, как кладбище, всегда в глазах людей носило некий романтический характер, как бы жутко это ни звучало.

– Вот только это не относится к родственникам тех, чьи могилы вдохновляют кого-то своим «романтизмом», – слегка недружелюбно сказала Кларисса.

– Я тоже рано лишился своей матери, – как бы в свое оправдание сказал Генри, – и конечно же я бы не хотел, чтобы на ее могиле подростки фотографировались, как у какого-то оккультного памятника.

– Мораль поведения человека решается его воспитанием, – сказала Кларисса, – но, ты прав, нездоровый интерес к кладбищам у человечества в крови. Слишком уж людям интересно знать, что же там: после смерти. При жизни они узнать этого не могут. Большинство не может… Оттого и ищут ответа у тех, кто уже знает. Да только не каждый мертвец изъявит желание рассказывать живым о своем мире. А когда находится такой, который решается на это, то люди тут же в страхе бегут, куда глаза глядят, пытаясь спастись от гостя с той стороны. А он продолжает в недоумении преследовать их, пытаясь донести вести с того света. Но вы же сами этого хотели? Так в чем же теперь дело? Чего так боитесь этого?

– Тетя Кларисса, – сказала Оливия Клариссе, прервав ее монолог, – что-то, я гляжу, ты слишком много читаешь мистических романов… Верно?

– Верно, – мило улыбнулась Кларисса. – Вот мы и пришли.

Кладбище было меньше, чем казалось сперва, но оно было очень старым. Несмотря на это, все надгробия были в ухоженном состоянии, порядок соблюдался везде, даже на тропинках.

– Здесь даже есть могилы семнадцатого века… – удивленно сказал Генри, рассматривая старый каменный крест.

– Тогда только строился дом, – сказала Кларисса, – закладывались фундамент и первые камни…

– Это надгробие больше и… красивее остальных? – неуверенно спросил Генри.

– Абигейл Дункан, – печально ответила Кларисса. – Она – слишком важная личность в нашей семье. Она была таковой тогда, когда надгробие устанавливалось, таковой считаем ее мы и сейчас.

Оливия отошла от Генри, встала ближе к Клариссе и взяла ее под руку. Генри отметил, как обе женщины печально смотрели на давно сравнявшуюся с землей могилу, словно только вчера в ней похоронили их общего ближайшего родственника. Осторожно он посмотрел на крест, ка котором было высечено (и щедро огранено ветром): 1831-1881.

Генри не стал нарушать столь личный момент непонятной для него скорби своей девушки и ее двоюродной бабки, отошел немного вправо, к соседнему надгробию, выполненному в виде скромного камня с отесанными углами. «Кларисса Честер-Дункан, – прочел шепотом Генри, – 1850-1879».

Шаг вправо – такой же камень: «Элиза Честер-Дункан, любимая дочь и внучка. Отныне ты на небесах в раю, а для нас земля без тебя превратилась в ад. 1866-1876», дальше: «Чарльз Честер 1835-1904».

Генри свел брови к переносице, задумался. «Он был на пятнадцать лет старше, – вспомнил он слова Клариссы, – но очень любил жену. У них родилась дочь… Это была красивая семья. Увы, Кларисса пережила и мужа, и дочь».

Что-то с датами не сходилось: судя по надписям на надгробиях, Чарльз умер через двадцать пять лет после молодой супруги.

Оливия о чем-то тихо говорила с Клариссой. Генри решил сейчас ни о чем не спрашивать и, еще сделав пару шагов вправо, прочел: «Виктория Дункан 1860-1880». Виктория? Но ведь та Виктория, которая работает на Клариссу, не является ей родственницей. Или же это простое совпадение? Викторианская эпоха, имя Виктория тогда было в моде, как и мужское имя Альберт – это известный факт. Генри понял, что мысленно углубляется в совершенно ненужную для него информацию.

Он оставил вопросы на потом. Шаг вправо: еще одна могила. Он уже догадывался, кто здесь лежит. «Оливия Дункан 1865-1880» – еще одна дочь Абигейл, которая, кстати, если все же верить надписям, пережила всех своих троих дочерей. Должно быть, это было очень печально и страшно. Кто знает, от чего она и сама умерла вслед за ними? Не наложила ли на себя руки от горя?

«Стоп, – подумал Генри, – еще одна Оливия? Сколько же их в этой семье было? Но ведь тот портрет был выполнен более, чем через сорок лет после смерти этой Оливии… ну и путаница!».

– Идем, я что-то тебе покажу… – раздался за спиной тихий голос его Оливии, от которого сердце Генри буквально на мгновение остановилось, словно девушка эти слова прокричала в рупор над его ухом.

Она взяла его под руку и медленно повела вдоль могил.

– Я вижу здесь только надгробия девятнадцатого, начала двадцатого века… А как насчет минувшего столетия? – спросил Генри. Кларисса не спеша шла за ними.