Рииттая - Вересковое сердце

Сердце наполнилось теплом. Она сделала шаг к Дарету, и он тут же схватил её в объятия, жарко шепча на ухо:

– Я не могу без тебя ни дня. Я умираю.

Она оттолкнула его, легонько, но он поддался. Да, Дарет – лучшее лекарство от мнительности и глупых навязчивых мыслей.

– Ну так приходи ночью, не могу же я позволить тебе умереть, – шепнула она и, повернувшись к нему спиной, пошла в дом Айки.

***

В полумраке строгие колючие глаза Айки, и без того тёмные, казались чёрными. Орис всегда завидовала брату, унаследовавшему от отца и бабушки эти тёмно-карие глаза, в то время как у всех в деревне они были светлыми. Конечно, Айке было достаточно бросить на неё один короткий взгляд, чтобы заметить состояние внучки и хмуро бросить:

– Ты какая-то взъерошенная.

Айка всегда учила её быть честной, но, увы, в данный момент правда могла вызывать у бабушки непредсказуемую реакцию. В самом деле, не могла же она сказать: «Да не обращай внимание, я просто целовалась с Даретом в кустах»! От одной мысли, что бабушка узнает о её неподобающем поведении, у Орис мурашки побежали по спине. Надо было срочно придумать объяснение, и оно, казалось бы, напрашивалось: у неё на носу была свадьба, конечно, она на взводе! Но, как назло, эта разумная причина выскочила из головы Орис и озарила её только после того, как она, не желая, чтобы Айка продолжала расспросы, выпалила первое, что пришло ей в голову:

– Паучиха Майрис! Она напугала меня.

Айка приподняла бровь.

– Снова в деревню припёрлась? Духи, – ведунья закатила глаза, – что ей тут, мёдом намазано? Шла бы к своим и им бы портила жизнь.

– А свои у неё разве не здесь? – рассеянно переспросила Орис, проходя глубже в комнату к столу, за которым обычно сидела. На столешнице были разложены кучки трав. Орис села и уставилась на них, выбирая, с какой бы начать. Бабушка не спешила отвечать на её вопрос, что-то бормоча под нос. Да и спросила Орис, честно говоря, непроизвольно, не желая и не надеясь получить ответ. Для бабушки Майрис была больной темой – она и чёрное колдовство.

Нет, во имя всей любви к бабушке, Орис не могла допустить, чтобы та тревожилась. Бабушка всегда менялась, стоило завести разговор о чём-то подобном. Она поощряла любые вопросы, хваля внучку за любопытство, пока Орис не начинала слишком интересоваться магией. «Не проси у духов слишком многого. Такое отношение ведёт к тьме, а новая ведьма нам в деревне точно не нужна! – наказывала бабушка. – И вообще, в мире нет ничего, что нельзя было бы сделать без помощи магии».

Уверенная в своей правоте, Айка всегда чутко относилась к любым странностям, происходящим в деревне. А не то это произошло из-за того, что кто-то приставал к духам, а значит, магичил?! В последнее время у Айки вовсе развивалась паранойя – что поделать, возраст!

Что ж, ведунье позволительно быть чуть не от мира сего! Ей подобным на роду написано быть прекрасными, мудрыми, но немного странными. Ведунов уважали, но боялись. Некоторые из них оставались одинокими всю жизнь – на собрании ведунов, на которое Орис однажды ходила с бабушкой, она узнала, что в иных деревнях считается, что ведун должен в уединении общаться с духами, прося их о всяких благах для деревни. А ещё деревенских пугала магия, и к ведунам они обращались за помощью сквозь стиснутые зубы. В их деревне, конечно, всё было не так – всё потому что бабушка Айка была образцовой ведуньей и никогда не выходила за рамки. Только если кому-то грозила смерть, или деревня стояла на краю голода, Айка обращалась к духам и просила их совершить чудо. В обычные дни Айка выступала больше как хранитель легенд, историй и традиций, а также проводила все деревенские ритуалы: от радостных рождений и свадеб до печальных похорон.

Орис не знала, справится ли она одна со всеми задачами, когда Айки не станет. Сама мысль о том, что Айка, которая казалась незыблемой, словно сами горы, однажды уйдёт к духам, была нелепой, неправдоподобной. Но приходилось признать – бабушка была уже на самом деле древней. В деревне лишь пара человек могли сказать, что они старше Айки, и пусть ведунья выглядела и чувствовала себя явно бодрее, чем ровесники, никому не дано было жить вечно. Многие в деревне успели родиться, состариться и умереть, и Айка наблюдала за ними в каждой точки их жизненного пути. Орис начинало подташнивать, когда она представляла себя на её месте.

Она помнила все сказки и легенды, знала тексты и порядок ритуалов, помнила все молитвы, которые нужно было обращать к духам в разных ситуациях, но всё равно отчаянно желала, чтобы бабушка жила вечно – увы, не только потому, что любила её всем сердцем. Орис не верила, что сможет быть хоть вполовину такой же потрясающей ведуньей, как Айка. Всегда сложнее приходить на место великих: от тебя ждут не меньших свершений, а Орис… Орис замечала, что она совсем другая.

Ей не хотелось провести всю жизнь в деревне, распевая свадебные песни и благословляя поля. Ей было интересно, как живут в других деревнях, и даже дальше, за их пределами – на самих равнинах. Ей было скучно воздавать духам одни и те же молитвы, не зная, ответят они в этот раз или нет – ей хотелось большего, хотелось говорить с ними напрямую, услышать их голоса. А самое страшное: она обращала внимание, что иногда магия происходит почти бессознательно. Вот она держит в руках обломанную ветку, и так становится ей жалко эту погибшую красоту, но не успеет она и слов произнести, только подумает – и вот уже ветка пустила корни. О таких вещах она не говорила Айке. На всякий случай. Теперь, с её непонятными беспочвенными подозрениями, она бы точно решила, что Орис злоупотребляет общением с духами. Нет, бабушка сурова, но справедлива, и забота о деревне для неё гораздо важнее родственных отношений и прочих привязанностей.

Интересно, а она была привязана к Майрис…? Ну вот, снова эта Паучиха! Орис сморщила нос, и Айка тут же это заметила.

– Что у тебя в голове? Мы должны сегодня повесить всё это на просушку. Соберись.

– У меня в голове Паучиха… – тихо пробормотала Орис и запоздало прикусила язык. Айка резко повернулась к ней. Её тёмные глаза метали молнии.

– Нашла о ком думать!

Орис снова поморщилась. Бабушке вообще не нравились те, о ком Орис часто думала. Она начинала подозревать, что проблема вовсе не в этих людях. Айка и не скрывала свой тяжёлый ворчливый характер.

Говорят, в молодости она была хороша. Ведуньям в целом полагается выглядеть молодо, красиво и загадочно. Орис могла лишь робко надеяться, что ей тоже удаётся поддерживать сложившийся образ – Айка вот с этим явно справлялась. Даже сейчас на испещрённом морщинами лице были видны остатки былой красоты. Поговаривали, что дедушка Радвиг был так покорён ею, что ходил за ней десять лет, пока не добился согласия на брак, хотя по возрасту годился ей в сыновья. Да только всё равно он состарился быстрее. Несмотря на кажущее нежелание заводить семью, Айка тяжело переживала утрату мужа: после того как он ушёл к духам, бабушка располнела, сгорбилась, а поседевшие волосы собирала в чуть растрёпанную башню, из которой торчали пучки трав. Серый плащ выделял её среди ярко одетых соседей, придавая ей чуть мрачный и отстранённый вид. Она выглядела бы весьма благообразно, если бы не колючий насмешливый взгляд, подходящий куда больше злой ведьме, чем мудрой ведунье. От неё всегда пахло горной лавандой и мятой – травами, помогающими лучше услышать шёпот духов. Этот запах казался Орис самым родным на свете. В детстве она боялась строгую бабушку, но со временем поняла, что старая ведунья любит и её, да и всю свою семью в целом, просто работа у неё сложная, тут не до милостей-пряностей.