Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аданэй, утомлённый, остался в ее палатах, однако долго не мог заснуть. Последние дни перед приездом брата он вообще спал плохо: мешали мысли, сомнения, застарелая ненависть и жажда мести.

Глубокой ночью, когда он ворочался без сна, то скорее почувствовал, чем услышал, как у него над ухом прошелестел теплый шепот Аззиры:

— Тебе не дают спать мысли о брате?

— Да.

— Я спою тебе, и ты заснешь.

— Тогда пой, Аззира. И выспись сама. Возможно, Элимер приедет уже к завтрашнему вечеру, тебе тоже нужно отдохнуть.

— Мне? Зачем?

— Ты ведь царица. При встрече тебе нужно быть сильной.

— При встрече? Адданэй, послушай, я здесь ни при чем, меня не волнуют свары между царствами, которые все равно когда-нибудь рухнут. Я не собираюсь там появляться!

— Нам нужно там появиться!

— Нет, не нам — тебе. Это же твой брат, вот сам с ним и говори.

— Но послушай, как насчет этого твоего колдовства. Ведь ты можешь внушить Элимеру все, что угодно!

— Нет, мой бог, не могу. Это действует лишь на тех, с кем я связана узами крови. Например, на Латтору. Да и на всю илиринскую знать, если подумать, ведь мы хоть и в дальнем, но родстве друг с другом. Или на тебя. С тобой я связана через ребенка. Но я не могу понять, как ты устоял? — она хихикнула. — Ты — второй, у кого это получилось.

— А первый?

— Первая. Гиллара. Моя сестра и мать.

— Ты знаешь об этом?! — поразился Аданэй.

— Это все неважно.

— Но…

Его невысказанный вопрос прервался песней, которую Аззира, снова превратившись в ведьму, запела низким, глубоким голосом. Что за чары вложила она в эту колыбельную, Аданэй не знал и не мог знать, но скоро почувствовал, как голову его окутал туман, грезы затуманили разум, а тело наполнилось дурманящей легкостью. Наверное, никогда прежде он не засыпал так сладко.

Города и селения Илирина Великого проносились перед Элимером, не оставляя в памяти ни малейшего следа, ведь сейчас кхан мысленно уже пребывал в Эртине и как наяву видел грядущую встречу с братом. От фантазий этих неприятно крутило в желудке, но отогнать мысли оказалось выше его сил. Даже Шейра, которая ехала рядом с ним в богато украшенной повозке, с интересом разглядывая все вокруг, не могла его отвлечь.

Изначально Элимер не планировал брать жену в Илирин, тревожась, что дальняя дорога в ее положении чревата если не опасностью, то излишними трудностями. Однако уступил желанию Шейры сопровождать его. В конце концов, для нее, не видевшей за свою жизнь ничего, кроме Дейнорских лесов и городов Отерхейна с беспредельными степями, эта дорога станет скорее развлечением, нежели тягостью. И оказался прав: выносливой айсадке, привычной к трудностям, переносить дорогу было не сложнее, чем его воинам.

Элимер непроизвольно обернулся. Варда, Ирионг, Гродарон, прочая воинская знать — лучшие из лучших — в колесницах. А позади сверкающие доспехами этельды и Видольд с отрядом телохранителей. Все те же люди. Нет только Тардина. От этой мысли у кхана в единый миг испортилось настроение, и он даже пропустил мимо ушей вопрос Шейры. Впрочем, она сама тут же о нем позабыла, увлеченно вглядываясь в вырастающую на горизонте величественную Эртину.

Элимер тоже невольно обратил взгляд на далекие, устремленные в небо белые башни. Первый раз увидел он столицу Илирина, но отнюдь не красоты древнего царства занимали его в этот день: совсем иные мысли бродили в голове кхана.

«Как никогда близок час, способный изменить будущее двух держав. Ты — брат мой, враг мой, который должен быть мертв, но жив. Ты, превративший мое детство и юность в затяжной кошмар! Ты, своими издевками отвративший от меня людей, которые в иное время могли бы стать мне друзьями. Ты, заставивший их видеть во мне лишь слабого мальчишку, недостойного трона! А помнишь ту рабыню, помнишь, как унизил меня? Если бы ты только знал, как сильно я возненавидел тебя в тот момент и как сильно возжелал твоей смерти! А помнишь, как ты со своими дружками выставлял меня на посмешище — особенно в присутствии женщин?!

Ты почти заставил меня забыть, что такое гордость. Ты забрал всю любовь отца себе. Ты — у которого с детства было все, на что ты указывал пальцем — именно ты сделал меня тем, кто я сейчас. Именно из-за тебя я так часто вижу страх в обращенных на меня взглядах. И — какая ирония — радуюсь ему. Потому что привык думать: пусть лучше меня боятся, чем презирают. Из-за тебя! Да, именно из-за тебя я разучился верить людям. Именно ты чуть было не лишил меня способности любить.

И сейчас ты снова встал на моем пути! На моем пути во главе враждебной страны! Что же я испытаю, когда посмотрю в твои ненавистные глаза? Смогу ли не плюнуть в них? А может, как в прежние времена, подобно мальчишке, я наброшусь на тебя с кулаками, лишь бы стереть с твоей самодовольной физиономии мерзкую ухмылку? Я не знаю, смогу ли удержаться от этого, но знаю, что должен. Ведь сейчас я — кхан. Кхан — а не затравленный ребенок. И ты, мой брат, мой враг, за все ответишь. Право, тебе нужно было скрыться, когда я тебя отпустил, а не вставать у меня на пути. Потому что больше я тебя не пожалею! Я не прощаю своих врагов. Уже не прощаю. И я заставлю тебя умирать долго, ты станешь вопить от боли и ползать в моих ногах, умоляя о смерти. А я — я буду стоять и смеяться!»

Аданэй в окружении приближенных ожидал кхана Отерхейна и его людей, что уже показались на подъезде к Эртине, и через короткое время должны были промчаться через город и предстать у царского дворца. В столице Элимеру готовили торжественную встречу с музыкой, угощениями и обменом дарами, как и полагалось при дружественном визите правителя государства.

Недобро сощурив глаза, Аданэй старался успокоиться, но когда очередная попытка оказалась безуспешной, пустил мысли нестись, подобно речному потоку в половодье, сметающему на своем пути все.

«Почему? Почему я должен встречать и чествовать его как кхана страны, которая по праву должна была стать моей?» — думал он, хотя понимал, что такой церемонии требовали обычные дипломатические игры. Тем не менее, смириться с этим оказалось непросто.

«Ты обманом захватил власть, ты солгал дважды. Первый раз — когда стал отрицать завещание нашего отца, второй — когда нарушил традиции поединка, оставил меня в живых и скрыл это от народа. Что ж, думаю, о втором ты пожалел уже не раз, но теперь поздно, тебе уже ничего не изменить. Когда-то я дал себе обещание, что ты ответишь за каждый шрам на моей спине, за каждое мое унижение, за каждый день, за каждый час, который я провел в рабстве! И я снова обещаю это! Я не успокоюсь до тех пор, пока ты не заплатишь своими мучениями! Ты — знакомо ли тебе, что такое оказаться в когтях Мраты? А что такое быть бесправным рабом, жизнь которого ничего не стоит? И что такое говорить на чужом языке? И скучать по своей земле, видеть во снах ее бесконечные бурые равнины, а потом открывать глаза и понимать, что по-прежнему находишься в Илирине и каждый раз снова, снова, снова убеждать себя, что теперь это — твоя родина! Я все это пережил, я все это вынес и не сломался — и знаю, что неспроста. Должно быть, ты очень счастлив, будучи кханом Великой страны. Ну, так я тебе скажу — ты не имеешь права на счастье. Не теперь! Не после того, как подло предал волю нашего отца, не после того, как из-за тебя я едва не сгнил в рабстве! Ты — у которого с детства было все! Любовь, нежность твоей бессловесной мамочки! А эта твоя бабка — знаешь ли ты, что такое в каждом ее взгляде ловить лишь брезгливость, будто я не человек, а вонючий клоп, которого следует раздавить? И словно наяву слышать так и не озвученные ею слова о том, что бастард не стоит и мизинца ее возлюбленного внука? За это и многое другое я заставлю тебя страдать. Потому что просто смерти ты не заслуживаешь. Ты сделал меня изгоем, ты превратил меня в раба, ты лишил меня всего, что я знал и любил. И именно ты заставил меня стать подлецом! Если бы не ты и твоя ложь — никогда не оказался бы я в Илирине, никогда не предал бы Вильдерина, не использовал бы Лиммену и не влюбился бы в полоумную потаскуху! Вся моя жизнь сложилась бы по-другому! Я, я стал бы кханом, а не ты. И тебе жилось бы при моем правлении не так уж и плохо. Ведь я не такой, как ты — я не убил бы тебя, не изгнал, не сделал рабом! Я даже дал бы тебе должность. И уж точно прекратил бы над тобой смеяться, ведь у правителей есть заботы поважнее. Но ты — ты изуродовал мою жизнь, ты превратил меня в лицемера и предателя страны, в которой я родился и вырос! И после этого ты имеешь наглость являться ко мне с какими-то разговорами?! Или ты полагаешь, будто я все забыл и простил? Нет! Никогда! Я не успокоюсь, пока не увижу твоих мучений, пока не увижу, как ты проклянешь жизнь, пока ты не лишишься всего и всех, что тебе дорого и кого ты любишь! Пока ты не начнешь молить небо о смерти, но так и не получишь ее. А я — я буду наблюдать за всем этим и, право, мне будет очень весело».