Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

Он еще раз прощупал ее щиколотку и, как будто убедившись, что все в порядке, скользнул взглядом выше, остановившись на разбитом колене и бедре. Если бы ему раньше кто-нибудь сказал, что эти покрытые синяками и ссадинами ноги покажутся ему соблазнительней холеных бедер Зарины — он ни за что не поверил бы.

Девушка посмотрела на него исподлобья и вдруг опасливо спросила:

— Ты теперь навсегда запрешь меня в той каменной комнате, да?

— Нет, но следить за тобой теперь станут вдвое тщательнее, чтобы подобных историй больше не случалось.

Кажется, его слова ее успокоили. Наверное, больше всего она боялась вновь оказаться взаперти.

— Ложись спать, Шейра, — произнес Элимер, поднимаясь с места. — Я ухожу, меня ждут. Через несколько дней пришлю кого-нибудь за тобой.

— Кого пришлешь? — она метнула на него встревоженный взгляд. Элимер прекрасно понял его значение и с мрачной насмешкой ответил:

— Я пришлю Видольда, не волнуйся, — он заметил на ее лице радостное облегчение и, жестко сжав губы, рванул на себя дверь. И едва не столкнулся со старым Еху. Старик держал в руках глиняные горшочки, от которых исходил сытный аромат съестного, и как раз собирался войти в дом.

— Да ты никак уходишь, Великий Кхан?! — воскликнул сторож. — Что ж так, задержался б до утра, а там бы и в путь.

— Не могу, Еху, пора, — и вполголоса добавил, покосившись на девушку. — Ты уж приглядывай за ней, ладно? Как бы опять в приключение не попала. Да, и еще она ногу повредила…

— Ну, это ничего, это я займусь, скоро начнет бегать.

— Главное, чтобы недалеко, — криво усмехнулся кхан.

— Будь спокоен, повелитель, глаз не спущу.

— Хорошо, Еху. Тогда прощай.

И вскоре фигура кхана скрылась за деревьями, растаяла в фиолетовой ночи.

Старый Еху вошел в теплый, освещенный дом и уселся напротив айсадки, протягивая ей глиняный горшочек:

— Возьми-ка, девонька, поешь, — улыбнулся старик. — Проголодалась, наверное. Ишь, худющая-то какая!

Шейра не заставила просить себя дважды. За время, проведенное в поселении, ей ни разу не давали еды, и сейчас девушке казалось, будто она способна съесть хоть целого оленя. Уплетая жаркое, она поглядывала на Еху. Старик тоже наблюдал за ней, хитро щуря веселые глаза. Почему-то этот сторож сразу вызвал у Шейры симпатию, несмотря на то, что тоже был шакалом Отерхейна.

«Может, не все темные люди подлые и злые?» — подумалось девушке.

Пожелтевшие умирающие листья плавно кружились в грустном причудливом танце и падали, с мягким шелестом покрывая прелую землю. Утренний свет только-только разогнал ночные тени, и прозрачный мир еще отдыхал от людских голосов и привычного дневного шума, впитывая спокойное сияние, что медленно разливалось в прохладном, отсыревшем за ночь воздухе. Никогда прежде Аданэю не доводилось видеть такой поразительной осени! Илиринский край чуть ли не на глазах обряжался в золото, как и его жители. В Отерхейне это время года сопровождалось жестокими, иссушающими землю ветрами, несущими тучу песка и пыли. А здесь, в Илирине, осень казалась воплощением покоя и дремы, она навевала неторопливые мысли и сонную меланхолию, и взгляду сложно было оторваться от завораживающей пляски листьев в это позолоченное солнцем раннее утро.

Лиммена еще спала и что-то тихо говорила во сне. А вот он проснулся слишком рано, еще затемно, и все это время стоял у приоткрытого окна, вдыхая пряный аромат пожухлых листьев. Взгляд его в это утро ни за что не мог зацепиться, перескакивая с одного предмета на другой, а разум витал где-то без цели и смысла, в подражание природе отдавшись бездумной, кружащей голову дреме.

За время, проведенное в Илирине, многое успело измениться. После той памятной ночи у озера Лиммена еще несколько раз пыталась вернуть себе власть над ним. Стоит ли говорить, что попытки эти изначально были обречены: разве способен тот, кто имел несчастье однажды его полюбить, обрести над ним власть?

Холодным, орошенным влагой утром, из рощи они вернулись поодиночке, но в этот же вечер Лиммена позвала его к себе. Царица держала себя холодно и высокомерно и, возможно, это могло бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не его.

— Ты даже не склонил головы в знак приветствия? — будто бы в удивлении спросила она. — Что ж, Айн, ты, безусловно, наглец, но ты мне чем-то интересен, именно это тебя спасает. Пока. Какое-то время я, пожалуй, смогу терпеть твою дерзость. Но лучше тебе поскорее уяснить, как следует вести себя рабу. Даже такому очаровательному как ты, — и она призывно заулыбалась.

— Иди ко мне, Айн, — все с той же улыбкой царица протянула к нему руки, но Аданэй и не подумал сдвинуться с места, разглядывая ее с плохо скрытой усмешкой. Ее руки неуверенно опустились, а брови сдвинулись. Кажется, его поведение застало ее врасплох.

— Ты, надеюсь, не думаешь, — тихо спросил Аданэй, — что я стану для тебя очередным Вильдерином? Я — не он. Лучше оставь эти игры.

— Как смеешь ты… — гневно начала царица, но осеклась, услышав негромкий смех Айна.

— Не пытайся меня подчинить, — сказал он, неторопливо подходя к Лиммене, — все равно не удастся. Лучше просто люби, и больше ничего не надо, — и кончиками пальцев пробежался по ее щеке и шее.

Женщина, казалось, потеряла дар речи, однако тут же сама бросилась к нему с объятиями. В один из моментов любовного безумия она медленно провела рукой по его спине и, виновато опустив голову, прошептала:

— Прости меня за них. За шрамы. Я готова целовать каждый след на твоей спине.

Аданэй предпочел ничего не ответить, только еще крепче прижал к себе царицу.

После этого случая она еще пару раз пыталась возвратить власть, но всякий раз лишь еще сильнее поддавалась влиянию своего молодого любовника. Очень скоро он стал называть ее по имени. И Лиммена не возражала. Их странные отношения развивались настолько стремительно, что иногда Аданэй даже не успевал за ними уследить. Подумать только, сколько времени ушло на то, чтобы познакомиться с царицей, обратить на себя ее внимание, перебороть ее заносчивость и пережить гнев. И вот, теперь, так скоро, спустя всего-то неполный месяц их связи, он видел перед собой не правительницу Илирина, не горделивую царицу, а женщину. Женщину, которая полюбила его себе на погибель.

Аданэй, все так же наблюдая за опадающими листьями, попытался прикинуть, сколько времени он провел в Илирине. Получилось, что едва ли более полугода, и это удивило его, потому что по ощущениям казалось, будто он находился здесь вот уже несколько лет. Всю жизнь до Илирина словно пелена затянула, сквозь нее лишь с большим трудом удавалось различить неясные лики прошлого.