Майкл Суэнвик - Мать железного дракона

— Ты не понимаешь. У меня тут обязательство . Выбора никакого.

— Тогда выкладывай все.

Ворон вцепилась ногтями в щеку — так она обычно делала, когда особенно нестерпимо хотелось курить.

— Ладно, ладно, ладно. — Трикстер глубоко вздохнула, отвернулась, снова посмотрела на Кошку. И наконец застенчиво, будто признаваясь в чем-то постыдном, сказала: — Только не смейся, это очень серьезно. Он мой отец.

Кошка быстро подсчитала в уме:

— По времени сходится. Рассказывай дальше.

— В этой деревне он вырос. Старик рассказывал, что детство у него было совершенно безоблачное, пока не пришла Война и все не полетело в тартарары. Это место его сформировало. И что важно, воспитывала его Слепая Энна. Тут только одна Энна, и она только что выколола себе глаза. Совпадение? Ну да. Ты себе представляешь, что будет, если наперекор всему, что мы знаем, этого ребенка воспитает не Слепая Энна?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Я тоже. И выяснять не горю желанием. Это все равно что ткнуть Богиню палкой в глаз. Вряд ли что хорошее выйдет.

Ворон купила дюжину ярдов прозрачной черной ткани, какую используют для вуалей, и несколько раз обернула ее вокруг Кошкиной головы. Кошка теперь глядела на мир будто сквозь облако, и трикстер долго скрепляла это облако серебряными булавками, гортанно выкрикивая заклинания чуть ли не на рассветном языке.

— Готово, — в конце концов объявила она.

— Что именно готово?

— Заклинание невнимания. Никто тебя не заметит, если только ты сама к кому-нибудь не обратишься. Видеть-то тебя будут, только вот в голове ни у кого не отпечатается, что ты есть.

— К чему столько суеты? Я ведь видела в портфеле кольцо с ярлыком «невидимость».

— Не забывай, что волшебство никогда не работает за так. На каждое действие полагается равное по силе противодействие. Третий закон Мерлина. Воспользуйся этим кольцом, и станет видимым что-то сокрытое, что именно — мы не знаем, и лучше это не выяснять. С заклинанием — то же самое, только вот я точно знаю, к чему оно привязано, а еще знаю нескольких девиц, которых очень повеселит увиденное. Теперь к делу. К Энне явится в гости сверхъестественное существо — ты.

— Э-э-э?

— Дай-ка объясню…

После нескольких часов работы над сценарием, возражений, отклоненных возражений, поставленных под сомнение доводов, пояснений и уклончивых ответов, которые грозили перерасти в споры, Ворон наконец сказала:

— И запомни: ничего, кроме правды. Не знаешь правдивого ответа — молчи. Вполне сгодятся всякие банальные пошлости. Но достаточно одной лжи, чтобы все пошло прахом.

— Но тут же сплошная ложь.

— Знаю. В том-то и прелесть.

Никем не замеченная Кошка прошла через всю деревню и по Грязной улице добралась до переулка, ведущего к желудевому домику. Тихонько отворила дверь и на цыпочках прокралась в спальню. Энна валялась на лежанке, уставившись невидящим взглядом в потолок. Кошка молча стояла рядом, пока ее не выдал тихий звук дыхания.

— Кто здесь? — спросила молодая фея.

— Друг.

Обе молчали, ожидая, пока заговорит другая. Наконец Энна сказала безжизненным голосом:

— Они сказали, я исцелилась. Но мне хочется лишь одного — никогда больше не вылезать из постели. Здесь я чувствую себя чуточку получше.

Кошка сделала мысленную пометку: напомнить Ворон забрать перед уходом мизерикорд.

— Ты не исцелилась. И никогда не исцелишься. Исцелиться от воспоминаний о дочери? Какой же безумец пожелает такого? Но придет день, и ты почувствуешь, что боль чуть ослабла. А теперь встань. Выйдем отсюда.

Энна ухватила две палки, стоявшие возле стены, и, неуклюже нащупывая с их помощью дорогу перед собой, кое-как добралась до двери и вышла.

Кошка осторожно забрала у нее одну палку и сказала:

— Возьми меня за руку.

Они молча дошли по Грязной улице до деревни, а потом по Новой улице — до главной площади. Был базарный день, и площадь превратилась в настоящий лабиринт из прилавков: фермеры продавали корнеплоды, волшебные фрукты и зелень, разделывали куриц, жар-птиц и кроликов, которых извлекали из составленных пирамидой клеток, предлагали испеченные накануне ночью пироги (целый, половинка, ломтик). Повсюду витали аппетитные ароматы, а от брусчатки под ногами исходил приятный запах подгнивших овощей. Это была первая прогулка Энны: она еще не выходила из дому после того, как себя изувечила, и потому везде, где она появлялась, звучали взволнованные шепотки.

— А, Энна, — грустно говорили пожилые папаши.

А молодые мамаши мельком обнимали ее и шептали на ухо соболезнования. Детей шлепали, когда те спрашивали, что стряслось с тетей Энной.

— Нужно было надеть повязку на глаза. То есть на то место, где они раньше были, — спохватилась Энна.

— Милая, об этом не волнуйся! — с тревогой воскликнула одна леснянка.

А Кошка прошептала Энне на ухо:

— Наденешь в следующий раз.

Когда они уже уходили с площади, к Энне со всех ног бросилась хульдра с коровьим хвостом и в цветастом платье:

— Ой, Энна. Совсем одна бродишь по рынку! — затараторила она. — А ведь так мало времени прошло с тех пор, как тот ужас с тобой приключился.

— Но я не… — начала было Энна, и Кошка приложила ей палец к губам.

— Я просто хотела сказать, что считаю тебя очень храброй. — И хульдра порывисто поцеловала Энну в щеку и убежала.

— Она так говорила, будто тебя рядом и нет, — изумилась Энна. — Она тебя не видела. Никто тебя не видит.

— Не видит. Если я того не пожелаю.

— Ты богиня?

Кошка смолчала.

— Точно! — Энна опустилась на колени. — Скажи мне! Которая?

— Никаких имен, — ответила Кошка, поднимая ее на ноги. — Почитай всех, воздавай должное Богине, и я буду довольна. А сейчас ничего не говори, но поразмысли серьезно о том, что сегодня узнала. Завтра я снова приду к тебе, тогда и спросишь, что захочешь.

На следующий день Энна ждала ее в дверях. Она взвизгнула, когда Кошка неслышно подошла и сказала:

— Я здесь.

Но охотно уцепилась за предложенную руку.

Вместе они прошли по Грязной улице до Трясинной дороги. Через некоторое время Энна спросила:

— Эта боль гораздо страшнее всего того, что со мной приключалось. Почему?

— Ты страдаешь из-за потери, которая стоит такой боли. Только и всего.

— Да. — Они немного прошли в молчании, а потом Энна нерешительно сказала: — Сладчайшая, возлюбленная богиня… почему? Моя дочка никому не причинила вреда. Те погибшие на вокзале Броселианда — может, кто-то из них и заслуживал этого. Но точно не все. В мире столько горя и несправедливости. Почему?

Кошка помнила об указаниях Ворон и ничего не сказала.

— Ты тут?

— Я здесь, — презирая саму себя, отозвалась Кошка. — Знаешь ты это или нет, ты никогда не бываешь одна.