Аликс Хэрроу - Десять тысяч дверей [litres]

– Да, сэр. – Я постаралась снова изобразить из себя хорошую девочку, натянуть на лицо выражение кротости и послушания, с которым столько лет спокойно жила в особняке Локка. Получилось зажато и неубедительно. – Мой отец работал… работает на мистера Локка. Он археолог и путешественник. Его часто нет дома.

– Ясно. И недавно он скончался.

Я вспомнила, как Джейн сказала мне, что Локк не Господь Бог и что она пока не будет ставить крест на моем отце. О, папа, я тоже не готова поставить на тебе крест.

– Да, сэр. Прошу вас, скажите… – Я сглотнула, пытаясь привести в порядок свою маску хорошей девочки. – Когда мне можно будет вернуться домой?

Домой. Заглавная «Д» напоминает покатую крышу дома. Когда я произнесла это слово, то имела в виду особняк Локка с его знакомыми лабиринтами коридоров, потайными чердаками и теплыми стенами из красного кирпича. Но после всего, что случилось, я вряд ли могла рассчитывать туда вернуться.

Доктор Палмер снова принялся шуршать папками, не глядя на меня. Интересно, на какой срок мистер Локк оплатил мое пребывание здесь, независимо от моего душевного здоровья?

– Пока неясно, но я бы на твоем месте не торопился. Почему бы тебе не остаться здесь на несколько месяцев? Восстановить силы, так сказать.

Я могла перечислить не меньше тридцати причин, почему мне не хочется просидеть несколько месяцев в психиатрической лечебнице, но вместо этого сказала только:

– Да, сэр. А можно… Скажите, можно мне забрать книгу? И не могли бы вы дать мне листок бумаги и перо? Мне… легче, когда я пишу. – Я изобразила робкую улыбку.

– О, пока нет. Обсудим это через неделю, не раньше, если будешь хорошо себя вести. Миссис Джейкобс, миссис Рейнольдс, будьте добры…

Дверь у меня за спиной открылась, и раздались резкие шаги медсестер. Через неделю?!

Я кинулась к столу и потянулась к гладкому корпусу ручки. Вырвав ее из руки доктора, я повернулась и тут же врезалась в медсестер. Они схватили меня, и все было кончено. Рука в накрахмаленном рукаве бесцеремонно обхватила меня за горло, а чьи-то неумолимые пальцы вырвали у меня ручку.

– Нет, прошу вас, вы не понимаете… – Я принялась царапаться. Мои босые ноги скользили по полу.

– Эфир, пожалуй, и дозу бромида. Благодарю вас, дамы.

В последнее мгновение я успела увидеть, как доктор Палмер аккуратно спрятал ручку в карман и убрал книгу в ящик стола.

Я шипела, плакала и кричала, пока меня тащили по коридорам. Я тряслась от ненависти и необходимости сделать хоть что-нибудь. Через окошки в дверях на меня смотрели чужие лица, пустые и бледные, как луна. Удивительно, как быстро можно превратиться из воспитанной леди в сумасшедшую; казалось, это дикое, безудержное существо многие годы таилось внутри меня, выжидало и било хвостом в нетерпении.

Но на свете не зря есть специальные места для содержания озверевших женщин. Меня повалили на кровать, застегнули манжеты на руках и ногах и прижали что-то холодное, липкое и влажное к моему рту. Я задержала дыхание, насколько хватило сил, но в итоге все равно провалилась в темноту, черную, как деготь.

Я не хочу в подробностях рассказывать о следующих нескольких днях, поэтому не буду.

Это были скучные, серые и длинные дни. Я просыпалась в разное время суток, чувствуя во рту тошнотворный привкус лекарств. По ночам мне снилось, будто я задыхаюсь, но не могу пошевелиться. Кажется, я разговаривала с кем-то – с медсестрами, другими пациентками, – но единственной, чье присутствие я ощущала в полной мере, была серебряная королева на монете. И ненавистные хищники-часы.

Я пыталась спрятаться от времени, заснув. Я лежала неподвижно, закрыв глаза, чтобы не видеть унылого однообразия своей палаты, и старалась расслабить все тело. Иногда у меня получалось, или, по крайней мере, я добивалась того, что какой-то отрезок времени становился еще более скучным и серым, но чаще всего у меня ничего не выходило. Чаще всего я просто лежала, уставившись на розовые вены, пронизывающие веки, и слушала, как в ушах шумит кровь.

Раз в несколько часов приходили медсестры или санитарки с расписаниями в руках. Они отстегивали меня от кровати и заставляли двигаться. Меня кормили под пристальным наблюдением, переодевали в белые накрахмаленные рубашки, мыли в жестяных корытах. Я дрожала рядом с другими женщинами, бледными, как рыбы, обнаженными и лишенными всякой таинственности. Всех нас эта процедура превращала в некрасивое подобие улиток, которых выковыряли из раковин. Я бросала на них взгляды украдкой – дергающихся, плачущих или безмолвных, как могильные камни, – и мне хотелось закричать: «Я не такая, я не сумасшедшая, мне здесь не место!» Но потом я подумала: «Может, поначалу они тоже такими не были».

Время исказилось. Часы-драконы хищно кружили возле меня. Во сне я слышала, как чешуйки у них на животах царапают кафель. Иногда они забирались ко мне в кровать и растягивались рядом, как когда-то делал Бад, и тогда я просыпалась с мокрыми щеками, терзаемая одиночеством.

Иногда меня охватывал праведный гнев. Как мистер Локк мог так со мной поступить? Почему я не сумела защитить Бада? Как отец мог бросить меня здесь совсем одну? Но рано или поздно ярость выгорает, оставляя после себя лишь пепел – однообразный пейзаж, нарисованный серым углем.

А потом, на пятый или шестой (или, может, седьмой?) день моего заточения чей-то голос произнес:

– К вам посетитель, мисс Сколлер. Вас пришел навестить дядя.

Я лежала, крепко сомкнув веки, надеясь, что, если я буду достаточно долго притворяться спящей, мое тело согласится мне подыграть. Щелкнул язычок двери, ножки стула проскрипели по полу. Затем раздался уже новый голос:

– Боже правый, половина одиннадцатого утра. Я бы пошутил про Спящую красавицу, но шутка будет верной только наполовину, не так ли?

Мои веки распахнулись, явив взгляду алебастровую кожу, злые глаза, руки в белых перчатках, похожие на двух пауков, сложенные поверх трости. Хавермайер.

Когда я в последний раз слышала этот голос, он отдавал приказ убрать то, что осталось от моего лучшего друга.

Я дернулась, желая наброситься на него. Забыла о своем отчаянии и слабости, забыла, что пристегнута к кровати. Знала только одно: я хочу сделать ему больно, укусить, расцарапать ногтями лицо…

– Ну-ну, не надо бесноваться. А то мне придется позвать медсестер, но какой от вас толк, если вы начнете пускать слюни, наглотавшись лекарств.

Я зарычала, пытаясь высвободиться. Он издал смешок.

– В особняке Локка вы всегда казались такой послушной, такой воспитанной. А я ведь предупреждал Корнелиуса, чтобы он вам не верил.

Я плюнула в него. Я не плевалась – по крайней мере, намеренно – с самого детства, когда мы с Сэмюэлем устраивали состязания по плевкам на берегу озера. Было утешительно убедиться, что я еще не совсем растеряла меткость.