Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

– Пей. Хватай, ведь ты Хватка.

– С ума сошел? Ты только что рассказал, откуда эта кровь!

– Пей – и помни все, что я сказал.

И Ток ускакал.

Да, она все запомнит. «Найди тоблакая. Найди убийцу и напомни ему… напомни, поняла? А потом, носительница торквеса, веди его на войну».

Веди его на войну…

Было еще многое, очень многое. И ничего уже она не забудет.

– А я хотела уйти в отставку. – Вполголоса выругавшись, она пошла к ближайшей тыкве, согнулась перед ней. Пей. Это же кровь, проклятье!

Пей .

Он стоял в сердце Драгнипура, стоял над Вратами Тьмы – для Аномандра Рейка это был последний акт. Возможно, это отчаяние. Или жертва, непостижимая для смертных.

Звался меч Отмщенье, или Скорбь, – так или иначе, он перенес Аномандра в мир, который он сам и создал. И все принятые решения – лишь пыль на унылом пути его жизни.

Он был Сыном Тьмы. Его народ потерян. Ему было о чем горевать, здесь, в конце всего, и он мог наконец отвернуться, как поступила его мать давным-давно. Отвернуться от своих детей. Как должен поступить однажды любой отец – в последний миг, который есть смерть. Мысли о прощении даже не возникало, когда он стоял на груде стонущих тел, покрытых татуировками.

Он ведь не из тех, кто просит.

Если только не считать Драконуса. Да, но здесь обстоятельства были уникальны, преступление столь многогранно, столь сложно и запутанно, что не стоило ворошить ни одной детали. В любом случае его мольба о прощении не требовала ответа. Важно только, что Драконус получил его слова. И пусть делает с ними что захочет.

Аномандр Рейк стоял, подняв глаза к небу, и смотрел на бушующий пожар, на опускающееся разрушение; смотрел, не моргая, без страха. Ведь он чувствовал ответ внутри себя, в крови Тиам, крови хаоса.

Так он будет стоять за всех, кого сковал здесь. За всех остальных. И за эти бедные, сломанные души под его ногами. Будет стоять – и встретит этот безжалостный хаос.

Стоять до самого последнего момента. До самого последнего момента.

Словно клубок змей, под ним шевелились татуировки.

Кадаспала ждал слишком долго. Ждал единственного шанса. Чтобы отомстить убийце любимой сестры, предателю Андариста, благородного Андариста, отца и брата. Да, он начал подозревать, что замыслил Аномандр Рейк. Достойное искупление? Все тисте анди – кроме одного – ответят «да». Все, кроме одного.

Только не Кадаспала! Не я! Не я, не я! Не я, не я, не я!

Я нанесу тебе поражение. В твоем последнем жесте, в жалкой попытке примирения – я нанесу тебе поражение!

Видишь, какого бога я создал? Видишь? Видишь, видишь?

Нет, такого ты не ждал, не ждал, не ждал? Не ждал такого?

И не ждал кинжала в его руке. Кинжала в его руке!

Оскалившись, Кадаспала повернулся на спину – так лучше виден Сын Тьмы, да, так он лучше виден. Глаза не нужны, глаза не нужны. Не нужны, чтобы увидеть ублюдка.

Который стоит такой высокий, такой свирепый, совсем рядом.

На горе тел, на стонущем мосту из плоти и костей, на грязном заслоне у дверей Тьмы, на живом щите – как глупо, как глупо! Стоит там, глаза – вверх, а душа вниз, вниз – почувствует ли она его? Повернется? Увидит? Поймет ли?

Нет – нет и нет. Ведь Кадаспала создал бога, создал бога, бога, он создал бога и нож, нож, нож…

Аномандр Рейк стоит, и узор просыпается; просыпается его сила и сила Рейка.

Странствующая обитель, прекращай странствия. Бегущие врата, не бегите. Вот что он сделает. Вот какую жертву принесет – ах как ценно, как благородно, как благородно, да, и умно, ах как умно; а кто еще так благороден и умен, как Аномандр Рейк?

Ничего не выйдет!

Бог-младенец! Пора! Чувствуешь нож в руке – сожми его! Подними повыше – дурак ничего не видит, ничего не подозревает; не знает о том, что я чувствую, что не забуду, не забуду, нет – никогда не забуду!

Дотянись .

Бей!

Бей!

Бей!

Буря света, разбитая луна, солнце, встающее за тучами, из которых льет бурый грязный дождь; Черный Коралл – город в осаде, и в нем тисте анди наконец чувствуют смерть их владыки, а с ним и смерть их мира.

Разве справедливо возлагать все бремя давно умершей надежды на одного и требовать от него так много? Разве это не есть настоящая трусость? Он был их силой. Он был их храбростью. И платил дань псам за них всех, веками, и ни разу не отвернулся.

Словно пришел на замену своей матери. Сделать то, чего не сделала она.

Наш владыка мертв. Он покинул нас.

Народ горевал.

Дождь продолжался. Келик горькими потоками тек по улицам, по стенам домов. Торопливо наполнял канавы. Капли падали на шкуру Силаны. Это дождь-узурпатор, и против него они бессильны.

Пей до дна, Черный Коралл.

И танцуй, да, танцуй, пока не умрешь.

Крысмонах с трудом взбирался по грязному склону среди корней, неся двух последних детишек. Наверху скорчился Штырь, перепачканный в глине, похожий на проклятую горгулью. В его глазах светилось не злорадное веселье, а изнеможение и ужас.

Неестественный дождь добрался до этого сломанного, наполовину разбитого леса. Старые траншеи и уступы почернели от слизи, обломки стен напоминали гниющие кости и зубы, как будто с холма содрали плоть, обнажив гигантское изуродованное лицо, которое бессмысленно улыбается в серо-бурое небо.

Двое бывших «мостожогов» смогли отыскать двадцать детишек, из которых четверо были при смерти, не весили практически ничего и свисали в руках как куклы. Мужчины всю ночь носили детей в траншеи и в туннели, где можно было укрыться от гнусного ливня. Они наворовали одеял, еды и чистой воды в кувшинах.

Когда Крысмонах подошел ближе, Штырь поднялся, чтобы помочь ему перебраться через край. Истощенные девочки висели, как соломенные чучелки, головы болтались; Крысмонах передал их по очереди Штырю, который пошлепал по залитой грязью траншее.

Крысмонах наклонился лицом вниз, чтобы уберечь от дождя глаза и рот, и принялся глубоко дышать.

Жизнь солдата приучает к тяготам и лишениям, они становятся привычными, как пара протекающих кожаных сапог. Так почему теперь все иначе?

В туннеле раздался плач, а потом зазвучал голос Штыря – успокаивающий и ободряющий.

Боги, как же Крысмонаху хотелось заплакать.

Иначе, все совершенно иначе.

– Солдаты, – пробормотал он, – бывают разные.

Долгое время он был солдатом, наелся досыта и просто ушел. А теперь явился Штырь, взял его, вывернул наизнанку и превратил в совсем другого солдата. И этот солдат казался правильным. Таким как нужно. Он понятия не имел…

Крысмонах посмотрел на подошедшего Штыря.

– Давай на этом и остановимся, Штырь, – взмолился он. – Пожалуйста.

– Я хочу вонзить нож в рожу Градитхана, – прорычал Штырь. – Хочу вырезать его черный язык. И затащу эту сволочь сюда, чтобы все эти крохи видели, что я с ним сделаю…