Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

– Только попробуй – и я сам тебя убью, – пообещал Крысмонах, оскалившись. – Они и так насмотрелись всякого.

– Они должны увидеть отмщение…

– Они увидят не отмщение, – сказал Крысмонах, – а только прежний гребаный ужас, прежнюю безумную жестокость. Ты хочешь отмщения, так сделай по-тихому, Штырь. Там, внизу. Только не жди помощи от меня – я не участвую.

Штырь уставился на него.

– Что-то ты другие песни запел, Крысмонах. Вчера ночью ты талдычил, как мы прижмем его и дадим хороших…

– Я передумал, Штырь. Из-за этих крох. – Он подумал. – Из-за тебя, потому что ты заставил меня сделать то, что мы сделали. – Он хрипло рассмеялся. – Прикинь, я чувствую… искупление. Правда, забавная ирония, а, Штырь?

Штырь медленно прислонился спиной к стенке траншеи и сполз вниз, усевшись в грязь.

– Вот дерьмо. А я шел и шел, чтобы понять, что ты сделал и узнал здесь. Искал чего-то, думал, что здесь найду ответы… а у меня не было даже правильных вопросов. – Он скорчил гримасу и плюнул. – И сейчас нет.

Крысмонах пожал плечами.

– И у меня нет.

– Но ты достиг искупления, – прозвучало горько.

Крысмонах пытался собраться с мыслями.

– Когда тебя накроет… меня, когда меня накрыло, что такое хорошо, Штырь, то и искупление обрело новый смысл. И как бы ответов уже не ищешь – знаешь, что любой, кто обещает ответы, гонит туфту. Жрецы, жрицы, боги, богини. Полная хрень, понимаешь?

– Звучит странно, – возразил Штырь. – Чтобы получить искупление, нужно чтобы кто-то его дал.

– Но может, и не нужен кто-то другой. Может, просто нужно сделать что-то, стать чем-то, кем-то и почувствовать внутри, что изменился, – и вроде как пошел и искупил себя. И не важно, что думают другие. И знаешь, что у тебя есть все вопросы – правильные вопросы, неправильные, и, может, найдешь ответ-другой, а может, не найдешь. Это не имеет значения. А важно то, что понимаешь: никто другой тут вообще ни при чем. Вот об этом искуплении я толкую.

Штырь откинул голову назад и прикрыл глаза.

– Повезло тебе, Крысмонах. Это я серьезно. Правда.

– Ты идиот. Я гнил тут, все видел и ничего не делал. И если я оказался в другом месте, то только благодаря тебе. Проклятье, да ты же сделал то, что должен делать настоящий жрец: не советы хреновые раздавать, не мудрости гребаные изрекать, не сочувствовать – это все хрень. А просто врезать по яйцам и заставить делать то, что правильно. В общем, я не забуду, что ты сделал, Штырь. Никогда не забуду.

Штырь открыл глаза и, глядя в небо, почему-то нахмурился.

И Крысмонах тоже посмотрел вверх.

Одинокая фигура двигалась к Храму Тьмы, шурша мокасинами по скользкому булыжнику. В поднятой руке кружилась изящная тонкая цепочка; на концах поблескивали кольца. Толстые дождевые капли рассекались этой дугой и брызгали на лицо и чуть изогнутые в ухмылке губы.

Кто-то внутри здания сопротивлялся. Неужели сам Рейк? Чик от души надеялся на это; и тогда так называемый слабый и жалкий Сын Тьмы на пороге уничтожения. Чик давно приготовил упреки и обвинения, разложив их в ряд, словно оперенные стрелы. Зазвенит тетива, острые истины безошибочно полетят в цель одна за другой. Да, он представлял себе эту сцену. Жаждал ее.

Зачем нужны твердые суждения, если ими некого поразить? В чем тогда удовольствие? Где радость при виде ран? Нет, твердые суждения – как ярость. Им нужны жертвы. И восхитительное ощущение превосходства.

Возможно, Умирающий бог наградит его, ведь ему так нужны жертвы. У него для них столько ярости! Слушай, владыка Рейк. В Андаре были убиты все. Все! И где ты был, когда умирали твои поклонники? Где ты был? Они взывали к тебе. Молили тебя .

Да, Чик уничтожит его. Это его долг перед своим народом.

Он изучал храм; во всех линиях ощущалось что-то знакомое, виденное в Андаре и в Синецветье. Только это здание выглядело грубее, словно не сложенное из камня, а вырубленное топором из дерева. Дань традициям? Или мастерство забыто? Да какая разница…

Мгновенная мысль разбила двери храма, и Чик почувствовал: тот, кто внутри, скорчился от боли.

Он поднялся по ступенькам через дым и пыль.

Кольца крутятся, келик льется.

Купол был покрыт трещинами, и дождь хлестал толстыми черными струями. Чик увидел женщину, стоящую поодаль, ее лицо превратилось в маску ужаса. И увидел старика, стоящего на коленях в центре мозаичного пола, склонив голову.

Чик остановился, нахмурившись. И это его противник? Этот бесполезный, разбитый, немощный старик?

Где Аномандр Рейк?

Его… его здесь нет. Его здесь даже нет! Я – Смертный Меч! А его даже нет здесь!

Он закричал от ярости. Силы выплеснулась волной, разбив мозаику на полу, разбив колонны, которые повалились, как срубленные деревья. Обломки накрыли слабого старика…

Коннест Силанн застонал. Словно когти, сила Умирающего бога протыкала его, кромсала внутренности. Она была слишком огромна, чтобы ей противостоять. Он отступал, готовый к испуганному, смертельному бегству…

Но бежать было некуда. Если он сейчас отступит, всем тисте анди в Черном Коралле конец. Сейманкелик заберет их всех, и сам город поддастся этой мерзкой грязи. Куральд Галейн будет разрушен и скормлен чужому богу, жадному до силы.

И посреди хора трещащих костей и рвущейся плоти Коннест Силанн держался.

Держался отчаянно, пытаясь найти источник силы – хоть что-нибудь, хоть кого-нибудь, – но Аномандр Рейк ушел. Он ведь был полон силы, как огненный столб. Он был неудержим, и если клал твердую руку кому-то на плечо, мог вселить свою уверенность. Мог заставить тех, кто любил его, совершить невозможное.

А теперь он ушел.

И Коннест Силанн остался один.

Он чувствовал, как тает душа, умирая под яростной атакой.

И из каких-то глубин старик воззвал… к реке.

К реке, не покоряющейся никакому свету, с глубинными потоками, которых не сдержать никакой силой. Он мог бы скользнуть в эти надежные потоки, если бы только дотянулся…

Но боль так яростна. Она пожирает его, и от нее невозможно освободиться.

Река… только бы дотянуться…

Бог, захвативший Чика, рассмеялся. Все теперь в его власти. Он чувствовал желанную Верховную жрицу, так ловко вырванную из объятий Искупителя, так умно соблазненную на безумный танец забвения, на поклонение потраченным жизням. Она побеждала единственного защитника Искупителя – тот отступал шаг за шагом, покрытый ранами, из которых не менее дюжины были смертельными, и хотя он каким-то чудом еще держался, оставалось ему недолго.

Богу был нужен Искупитель. Он будет куда полезнее, чем этот, по имени Чик, такой продажный в мыслях, такой несчастный в своей боли. Совсем как отвергнутый ребенок, а теперь все, о чем он мечтал, вылезло наружу.