Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

Он медленно воздел руки.

Лежа почти у ног Рейка, Кадаспала извивался в безумном восторге. Месть, месть и да – месть.

Бей! Милый младенец! Бей сейчас, да, бей, бей…

Овраг – все, что осталось от него, – смотрел одним глазом. Он видел, как протянулась длиннющая, покрытая татуировками рука, видел нож в этой руке, поднявшейся, подобно змее, за спиной Рейка. И ничему не удивлялся.

У бога-младенца одна цель. У бога-младенца один смысл существования.

А Овраг был его глазом. Чтобы видеть его душу снаружи и изнутри. Чувствовать его сердце – и это сердце полно жизни, полно ликования. Родиться и жить – это такой дар! Знать единственную цель и глубоко вонзить нож…

А потом?

А потом… всему конец .

Всему. И всем. Их тела вокруг такие теплые. Всех предал тот, кто питался их жизнями. Теплые воспоминания, чистые сожаления – что всегда приковано к каждой душе? Разумеется, сожаления. Они навеки прикованы к истории каждого, к истории жизни, они вечно тянут этот скрипучий, шаткий груз…

Освободиться от цепей сожалений значит освободиться от самой человечности. И стать чудовищем.

Милый бог-младенец, ты будешь сожалеть?

– Нет .

Почему?

– Будет… будет некогда.

Да, некогда. Времени не будет ни у кого. Ни на что. Вот твоя жизнь: рождение, свершение и смерть. Вот весь ты: несколько вдохов и выдохов.

Твой создатель хочет, чтобы ты убил.

Вот ты и родился. Свершение ждет тебя. А за ним – смерть. Бог-младенец, что ты будешь делать?

И бог задумался. Овраг чувствовал, что бог обретает себя и полученную свободу. Да, его создатель хотел сформировать его. Передать ребенку неудержимый поток ненависти и отмщения. Внушить, что его собственная неминуемая смерть – его единственный смысл.

Проиграешь, и эта смерть потеряет всякий смысл.

– Да. Но если я умру, не свершив то, к чему предназначен…

Бог ощущал, как поднявшаяся сила теперь быстро растекалась от этого исключительного тисте анди с серебряными волосами, текла по узорам на бесчисленных телах – по паутинкам громадной сети. Текла вниз, к вратам.

Что он делает?

И Овраг, улыбнувшись, ответил. Друг, знай одно. Что бы сейчас ни пытался сделать Аномандр, он делает это не для себя .

От таких слов бог-младенец оцепенел.

Не для себя? Разве так бывает? Разве каждый не выбирает то, что нужно только ему?

Чаще всего так и есть. И таких после смерти быстро забывают. Любые их свершения тускнеют. Приходит понимание, что они ничем не лучше других. Не умнее, не храбрее. И их мотивы так грязны. Чаще всего, говорю я, но не всегда. Не в случае Аномандра Рейка.

– Понятно. Тогда, мой смертный друг, я… я сделаю не меньше.

И длинная рука развернулась, и нож вонзился глубоко в грудь Кадаспалы.

Слепой тисте анди закричал; кровь хлынула на лежащие тела.

Убит собственным созданием. И сеть насыщалась кровью создателя.

Кто-то присел рядом с Оврагом. Он с трудом пригляделся умирающим глазом. Широкое лицо, кожа облезает, в длинных густых черных волосах рыжие пряди. Она держала в руке кремневый меч.

– Возьми, – прошептал он ей. – Бери быстрее.

Так она и сделала.

Мучительная боль, огонь прожигает череп насквозь, а потом… все начало таять.

И бог-младенец, убив, умирает.

И только один человек плакал о нем кровавыми слезами. Только один знал, что было сделано.

Этого достаточно?

Апсал’ара увидела, как Аномандр Рейк помедлил и посмотрел на нее. Улыбнулся.

– Благословляю тебя. Теперь ступай.

– Куда?

– Скоро узнаешь.

Она смотрела в его сияющие глаза, которые темнели все больше. Пока не поняла, что именно она видит, и ее охватил ледяной холод. Она закричала, вспомнив, где ощущала такой холод раньше…

И Апсал’ара, Госпожа Воров, бросила ему окровавленный глаз бога.

Он поймал его одной рукой.

– На память, – прошептала она и откатилась в сторону.

У фургона не стоило оставаться. При том, что должно произойти.

Орнамент тонул в груде тел, а Врата Тьмы поднимались навстречу.

Больше не блуждайте.

Аномандр Рейк, склонивший голову и воздевший руки, начал таять, распадаться, а Врата забирали его, поглощали Сына Тьмы. Поглощали то, кем он хотел быть, кем желал быть .

Глядя на него, Драконус опустился на колени.

Он наконец понял, что происходит. Понял, что планировал Аномандр Рейк все это время – какую замечательную вещь.

Подняв глаза, он прошептал:

– Ты просишь у меня прощения? Хотя распутываешь все, что я натворил, что я творил так давно? Хотя ты исцеляешь все нанесенные мной раны, исправляешь все, что я сломал? – Драконус перешел на крик. – Рейк! Ты не должен просить прощения – ни у меня, нижние боги, ни у кого-то из нас!

Но уже было не понять – услышал ли его Рейк. Тот, кто был Аномандром Рейком, рассеялся по владениям Куральд Галейна, по давно запечатанному пути, который мог – только мог – привести к ногам Матери Тьмы.

Которая отвернулась.

– Мать Тьма, – прошептал Драконус. – Думаю, теперь ты должна с ним встретиться. Ты должна обернуться к своим детям. Думаю, твой сын настаивает. Открой глаза, Мать Тьма. Взгляни, что он сделал! Для тебя, для тисте анди – не для себя. Взгляни! Взгляни и узнай, что он сделал!

Тьма пробудилась, орнамент захватывал сами Врата и тонул, тонул – за пределы Драгнипура, навсегда покидая ужасный меч…

В Храме Тени, в городе Черный Коралл, тонущем в ядовитом дожде, Чик и бог внутри него стояли над скорчившимся телом Коннеста Силанна.

Игра была окончена. Все удовольствие от победы испортило нелепое, упрямое сопротивление старика.

Одна рука крутила и крутила кольца, а вторая достала кинжал. Просто, грязно, да, но зато коротко и окончательно.

И тут Чик увидел, что на полу неожиданно начали проявляться черные линии, которые складывались в орнамент; и долгим вздохом пронесся ледяной ветер. В морозном воздухе капли дождя мгновенно застывали и разбивались на каменном полу, на расколотой мозаике. И холод усиливался.

Умирающий бог нахмурился.

Орнамент ширился, покрывая весь пол алтарного зала, ширился. Он казался бесформенным, словно видна была лишь часть из множественных измерений.

Весь храм дрожал.

Сидя на корточках на гребне поросшего лесом склона, Штырь и Крысмонах уставились в небо прямо над Черным Кораллом. В воздухе появился странный, похожий на лабиринт, орнамент, расползаясь в стороны и опускаясь на город.

Они увидели, как щупальце орнамента коснулось спящего на шпиле дракона; Дракон расправил крылья громадными алыми веерами, голова поднялась на длинной шее, пасть раскрылась.

Силана взревела.

Ее рев оглушал. Это был вопль горя, ярости, неукротимой решимости .