Игорь Осипов - Некромант. Новелла о непутёвой ученице [СИ]

— Они что, даже не понимают, что их послали на разведку боем? — усмехнулась Тагира, задумчиво приложив флейту к губам, но так и не заиграв.

— Боги наделили их храбростью и житейской смекалкой, но не дали знания стратегии.

Мы замолчали, а шум приближался. Деревья недвижно чернели, скрывая столь же недвижный строй нежити. Сто мертвецов, первые ряды которых были вооружены копьями-гастами, упёртыми сейчас пято́й в землю и поджатыми ногой, а вторые и третьи несли по четыре дротикапи́лума. За ними располагались лучники. Рядом со мной стоял резерв из десяти арбалетчиков, использующих щиты-ски́тумы как опору для своего оружия. Но щиты были нужны не только для этого. Они в первую очередь требовались на случай обстрела меня и моего маяка из луков.

Топот тем временем приближался, а когда туман качнулся высокими, быстро приближающимися фигурами, я закрыл глаза и притронулся к нитям, уподобившись пауку, сидящему в центре своей паутины. Нити мог видеть только я, и сейчас наблюдал висящие среди стволов сторожевые тенёты и тянущиеся к нежити струны управления. Их было много, но я знал, когда и как дёргать, и потому оставался спокоен.

«Трень!» — зазвенела самая дальняя нить, словно муза коснулась пальцами арфы перед тем, как начать играть. Мои неживые лучники с лёгким скрипом натянули луки.

«Трень!» — звякнула другая струнка, и первые ряды слегка наклонили головы вбок, уходя с линии стрельбы.

«Трень! Фьють», — тихо сорвались с тетивы стрелы, и лучники сразу потянулись за новыми, а в тумане раздались крики боли и ржание раненых лошадей. Я бил в первую очередь именно по животным, тормозя конную лавину, и туман мне не мешал.

«Фьють. Фьють. Фьють».

Деваться им некуда. Справа река, слева густые заросли, а позади мешала отступлению непомерная гордость, и единственное узкое место, пригодное для прохода, было перекрыто моей сотней. Вскоре, как я и думал, кочевники начали выскакивать из молочной мглы, делать выстрел из своих небольших луков и снова уходить в туман. Они не пойдут на штурм, это совершенно не их способ ведения боя. Они начнут конную карусель, в которой выстрелившие станут уходить в конец назад, а их место займут свежие и готовые к бою. Кочевники начали кружить, словно косяк морской рыбы, ощетинившейся иглами. Но их ждало

разочарование — что хорошо против живых, не работает с мёртвыми, к тому же узкий проход мешал движению коней.

Я шевельнул мизинцем, потянув за ниточки своих боевых марионеток, приводя в действие заранее подготовленный набор движений. Передние воины почти разом выдернули из себя прилетевшие из тумана вражеские стрелы и, не глядя, начали передавать стоящим позади. По цепочке боеприпас оказывался у лучников, и те незамедлительно применяли их, послав обратно, дабы не тратить свой.

«Фьють. Фьють», — били луки, и вскоре кочевники начали отступать.

— Быстро они, — пробормотала Тагира, отходя от меня, но я не ответил.

Я стоял, чувствуя мягкие волосы, щекочущие мне нос и щеку. А ещё заболел бок. Это опять был сон, преподносящий образы из далёкого прошлого. И как всякий сон, он имел обыкновение кончаться. Осознавая это, я вздохнул и открыл глаза.

Я лежал на остывшей за ночь земле, лишь чуть-чуть прикрытой сухой травой. Свернувшаяся клубком Мира прижалась ко мне, подложив руку под голову. Именно её волосы щекотали. А ещё я почувствовал, что меня обнимает лёгкая девичья рука, а на бедро закинута нога — это уже Таколя приползла, замёрзнув под утро, и приткнулась ко мне со спины.

Бок, который я отлежал, гудел не меньше, чем от удара дубиной, отчего я вздохнул и осторожно убрал девичью руку, а затем и ногу. Сопящая Мира даже не шевельнулась, а вот северянка что-то неразборчиво пробормотала и попыталась ухватиться за мою подсохшую тунику, но потом вдруг отдёрнула пальцы и замерла. Видимо, проснулась, но не захотела подавать виду.

Рядом что-то бормотал пират. Из всех слов можно было разобрать только витиеватую брань. Я встал и огляделся. Закончив с не то грабежом севшего на скалы судна, не то спасения ценного для нас имущества с того же кораблика, мы расположились в густых зарослях тростника-арундо, что тянулся вверх на два человеческих роста и нависал над нами, щеголяя бурыми метёлками. Из-за тростника не было видно побережья, настолько он густой. Рядом на камне сидел Брой и строгал ножом небольшой колышек.

— К кораблю недавно кто-то приходил, — пробурчал он, поглядывая на меня исподлобья.

Под ногами пирата уже образовалась небольшая горка стружки.

— Кто?

— Не разглядел. Их было трое. Либо местные в поисках чем поживиться, либо кто-то из матросов купца.

Я поглядел сперва на нож в руках морского разбойника, а потом на шесть мертвецов, лежащих на земле так, словно это сельдь, которую рыбаки высыпали из корзины на причал. Мира так и не смогла завладеть ими, и пришлось мне с Бро́ем всю оставшуюся ночь таскать тяжеленные тела с борта, заставив северянку смотреть в море в поисках атаковавшей нас биремы, и та проторчала, дрожа от холода, на большом, стоящем у самой воды камне до самого рассвета, за что пират обозвал её белым сусликом.

Помимо трупов с разбитого судна мы притащили, надрывая пуп, бочонок с кислым вином, мешок промокшей в морской воде солонины, несколько одеял, запасные туники, сандалии, столовые приборы, топор, лопату, два мотка верёвки, два гладиуса и несколько ножей. А вот огниво так и не нашли. Хлеб же, хоть и раздобыли, не стали тащить по воде, он бы всё одно размок и стал непригоден.

Ноги и руки гудели нещадно, и хотелось просто лечь и смотреть в небо не меньше трёх дней подряд, но такой роскоши у нас не имелось. Я подошёл к Мире и начал её тормошить за плечо.

— Вставай, великая некри́да. Пора приниматься за рабочие будни члена гильдии.

— Папа, я не хочу в гимназию, — пробормотала девчурка, не открывая глаз.

— Вставай, племяшка, — с горькой усмешкой продолжил я. — Если ты не выучишь этот урок, до следующего утра можешь не дожить.

Растрёпанная Мираэль сонно потянулась, открыла глаза и обвела взглядом тростник, мертвецов и пирата.

— Темня́тство, — буркнула она, а потом села и так замерла безвольной куклой, снова закрыв глаза. — Пусть это будет сон, — пролепетала она. — А что у нас на завтрак?

— Морское дерьмо, — пробасил вместо меня пират.

— Таколя, — произнёс я и хлопнул ладонью по плечу девушки, которая тут же села и начала водить пальцами по нечёсаным рыжим волосам.

— Хорошие чашки, мастер, — протянул Брой, отложив в сторону нож и потянувшись к разложенным на куске ткани вещам, которые мы положили сохнуть. — Можно оставлю потом себе?

Я глянул на глубокие чаши-кратеры для вина или мясной похлёбки, сделанные из серебра и принадлежавшие, видимо, сенатору, и усмехнулся. Пират всегда останется пиратом.