Маргарита Дорогожицкая - Стихия страха

— Что вы несете? — я вернулся и сел рядом, прикладывая пальцы к ее шее и считая пульс. — С чего вы решили, что у вас будет приступ?..

Вместо ответа Лидия лишь тоскливо взглянула в окно и пробормотала про себя:

— Погода меняется… Клятое море… как шумит…

— Причем здесь море и погода? — склонился я еще ниже, чтобы расслышать ее бессвязный ответ.

— Я хочу вас, — вдруг отчетливо произнесла она. — Хочу вас увидеть… в поединке. Хочу увидеть, как вы деретесь на мечах… например, с Эмилем… да… И без этой дурацкой мантии… А еще…

Я покачал головой, она явно бредила.

— А еще я обязательно… приду к вам на лекцию, не сомневайтесь… да… приду…

Лидия уже говорила с трудом, дыхание прерывалось. Лекарь сказала, что ей не нравится дыхание больной. Она еще что-то странное сказала, я силился вспомнить…

— Чего расселись? — Лидия попыталась пихнуть меня в бок. — Идите…

— Куда? — удивился я очередному капризу.

— За веревкой, за крепкой веревкой. Свяжете меня, как начнется… Нет, лучше сразу, а то потом не справитесь. Я могу укусить, будьте осторожны… Проследите, чтобы… чтобы во рту была тряпка… Будьте осторожны… Я говорила, да?.. Мне бы не хотелось… да, не хотелось… увидеть вас с расцарапанной мордой… или разбитым носом…

Она ухитрилась выпростать руку из-под одеяла и провести ладонью по моей щеке. Я даже не отстранился, оглушенный обыденностью и равнодушием того, как она говорит о своем состоянии. Отец Георг, как же у вас хватало силы и веры бороться с собственным отчаянием и моим недугом? Мне так бесконечно далеко до вашего мужества…

— Чего застыли? Поторопитесь уже…

Я вздохнул и решился.

— Возможно, мне далеко до отца Георга в силе его веры, но даже я смогу вас удивить, госпожа Хризштайн, той милостью Единого, что бесконечна для верующего в нее. У вас не будет приступа.

Я развернул ее к себе, откинул одеяло и стал расстегивать пуговицы на платье. Они были маленькие и тяжело поддавались, но я отказался от мысли просто срезать их. Не хотелось давать Лидии очередной повод для раздражения.

— Вы смогли меня… удивить… — пробормотала она. — Вы серьезно собираетесь… Нет, это мило, что вы… что вы наконец решили… отбросить ложную скромность… да… и поддаться своим инстинктам… но я…

Последняя пуговица запуталась в петле, и я глубоко вздохнул, не обращая внимания на попытки Лидии оттолкнуть мою руку. Она была настолько слаба, что ее ногти лишь бессильно царапнули мне кожу.

— …Я не смогу оценить… вашего пыла, господин инквизитор… Прекратите…

— Помолчите, пожалуйста, — я наконец справился с пуговицей и расстегнул платье, стыдливо отведя глаза. Положив ладонь ей на грудь, я ощутил под тонкой рубашкой слабое биение сердца, а свободной рукой поймал ее запястье и сжал, нащупывая пульс. Потом склонил голову, закрыл глаза и начал читать молитву, больше не слушая ни ее насмешек, ни возмущения, ни бессвязного бормотания, даже не замечая слабых попыток оттолкнуть меня. Привычно поймав ритм сердца, слишком слабый и неровный, я изменил под него речитатив молитвы, чтобы спустя несколько минут постепенно выровнять его, подстраивая под собственное сердцебиение. Божественная благодать медитации снизошла на меня, окутав умиротворением. В ней растворялось все мирское и неправедное, оставалась лишь бесконечная вера, безграничная и подобная морской стихии. Шум ее прибоя был таким же мерным и уверенным, как и биение человеческих сердец, биение самой жизни. Хотелось навечно раствориться в благодати веры, уплыть в бесконечность и никогда больше не вернуться… Но так не бывает… Когда я открыл глаза, возвращаясь на грешную землю, Лидия уже спала. Ее дыхание было ровным и спокойным. Я укрыл ее одеялом и пошел еще за одним себе. И за веревкой. На всякий случай.

К счастью, ночь прошла спокойно, несмотря на яростно завывавший ветер и грозу за окном. Я даже смог поспать несколько часов в неудобном кресле, но лишь рассвело, позорно сбежал из комнаты Лидии, не желая повторения сцены с ее пробуждением. Слишком свежи еще были воспоминания о том, что произошло при подобных обстоятельствах. Экономка уже была на ногах. Она ухитрилась раздобыть где-то парное молоко и теперь грела его.

— Доброе утро, господин Тиффано. Лекарь сказала, что при отравлении мышьяком надо пить много молока. Я сейчас приготовлю для вас завтрак…

— Я не голоден, спасибо.

— Вы не думайте, я все припасы выкинула, мало ли что. И вещи этой дряни тоже. Представляете, у нее был целый пакет с крысиной отравой… — экономка не выдержала и украдкой вытерла глаза. — Бедная госпожа Софи…

— Все обошлось. Почти…

— А как самочувствие, — женщина замялась, — госпожи Хризштайн?

— Профессор Гиршем сказала, что жить будет.

— Подумать только… — покачала головой экономка. — А я- то думала, что она над хозяйкой издевается, голодом морит, а оно вот как обернулось.

— Приготовьте молоко и ей тоже. Еще надо будет подняться и помочь ей… привести себя в порядок.

Экономка поежилась, и я раздраженно добавил:

— Да не съест она вас.

После ночной бури с утра неожиданно распогодилось, хотя гроза и принесла с собой резкое похолодание. Было очень холодно, но, несмотря на это, Эмиль с утра пораньше уже тренировался, яростно атакуя чучело на заднем дворе. Я поздоровался с ним, и он тут же отложил клинок в сторону и подошел ко мне.

— Кысей, скажи… Я всю ночь думал над ее словами. Госпожа Хризштайн сказала, что болезнь Софи не связана с отравлением, что она знает причину. Как ты думаешь, она… — его голос дрогнул, — она действительно сможет помочь?..

— Ты не спал всю ночь? — спросил я, потрясенно разглядывая друга. Я не припоминал, когда видел его настолько измученным и несчастным. Даже когда он не просыхал от вина несколько дней после выигрыша княжеского турнира, где получил серьезное ранение, Эмиль и то тогда выглядел лучше.

— Не смог заснуть. Понимаешь… Я впервые позволил себе надеяться. Вдруг твоя знакомая сможет… сможет помочь Софи. Как думаешь? Скажи…

— Раз она взялась, значит, сможет, — уверенно сказал я. — Доброе утро, Софи.

— Доброе, — улыбнулась мне девушка. Эмиль и я ошеломленно разглядывали ее. Странно, но похоже мышьяк действительно хорошо влияет на цвет лица. Ее щеки порозовели, волосы блестели в утреннем солнце, а глаза были ясными и сияющими, как прежде. Она выглядела абсолютно здоровой, лишь легкая скованность движений напоминала о ее состоянии. А еще я заметил, что Софи надела украшения, словно решила бросить вызов своему недугу.

— Ты прекрасно выглядишь, Софи, — выдохнул потрясенный Эмиль и поцеловал жену. Софи зарделась, совсем как при их первой встрече, и торопливо произнесла: