Гарет Ханрахан - Молитва из сточной канавы [litres]

Теперь упыри отступают, а веретенщики свободны.

Прочие шпионы кинулись строить догадки, кем могли быть те чародеи, но Синтер их оборвал. Какой толк, спросил он, гадать? Как бы это ни произошло, отныне город под угрозой снизу, тем более смертоносной, поскольку невидимой. Веретенщики уже могли выползти через канализацию и рельсовые туннели и оказаться на улицах. И поглощать тела и лица тех прохожих, кому не повезло наткнуться на склизкий поток – и принимать их облик, как облик Болинда.

С ней до сих пор экземпляр «Светской и духовной архитектуры». Она подвинула его к полоске лунного света, струившегося сквозь мрачное суженное окно, открыла и смотрела на хорошо знакомые иллюстрации, картинки города, каким он был в дни легенд, когда святые воины боролись с чудовищами на улицах. Внизу, в этом доме, воскрешают предания, сказала она себе, историю – мертвую и погребенную. Эти сказки о колдовстве и кошмарах никак не уживались с городом кофейных, газет и учебных часов, известным ей многие годы.

Голоса растаяли. По лестнице поспешили шаги и сгинули в хлопке дверью. Неясно, то ли она в доме одна, то ли ее оставшиеся надсмотрщики вели себя на редкость тихо.

Книга по-своему успокаивала. При чтении рассудок вновь погружался в университетские дни. Эладоре слышалось, как этот трактат ей читает профессор Онгент, а в его голосе играют удивленные нотки – переча тексту, придираясь к каждому предложению с невысказанными вопросами: Ты точно веришь прочитанному? А где доказательства? На какие доводы опираются твои соображения о прошлом? Она потерялась в книге, несмотря на то что читала ее сотни раз. Нашла убежище за тушью рисунков былых церквей и древних фундаментов, зарылась так глубоко в страницы, что уже не замечала под собой никакого шума, пока не стало слишком поздно.

Скрипнув, открылась дверь, и мужская рука плотно зажала ей рот. Это Линч – один из негодяев Синтера – опознала, пока он волок ее по лестнице. В переговорной комнате картина бойни – пришлось переступать через тела. Здесь лежала Айсиль с ножом в сердце. Рядом с ней другой труп, с лицом, разъеденным алхимическим порошком. Оцепенев, Эладора не могла наскрести храбрости сопротивляться или бежать. Ужасы проплывали над ней, словно она – стеклянное зеркало, отражала их, но не принимала в себя. Линч подгонял ее, то и дело оглядываясь, точно опасался погони, но на выручку не явился никто. Наружу, в ночь – и там их ждал экипаж. В карете двое. Одна – женщина в наколках, лицо вокруг носа и губ выпачкано запекшейся кровью. Голова ее болталась вперед-назад, глаза безжизненны. Второй – маленький человечек, взял Эладору под руку и принес извинения.

– Девушка, вы же не собираетесь творить глупости, например убегать? Сегодня ночью на улице опасно, поверьте. – Он высунулся и обратился к Линчу: – Удостоверься, что все они мертвы. И никто не сел нам на хвост, лады? Молодчина. – Линч склонил голову, достал пистолет и пошел назад, в лабиринт дома Синтера.

Человечек стукнул в крышу, и карета, тряхнув, пустилась в путь. Женщина тоже очнулась. Она облизала кровавые зубы и махнула на окно, вытянув пальцы. Стекло хрустнуло, соприкоснувшись с невидимой силой. Охранное заклинание.

– Я буду скучать по городу, – сказал сам себе мужчина, всматриваясь во тьму снаружи. Эладора заметила вдали пожар, темные контуры – наверное, бегущих людей, а может, кого-то еще. Позади, не близко, грохнули выстрелы – видимо, Синтер убит, а может, Линч, или они оба.

– Ты не… виноват, – проговорила женщина. Поддержка заклинания давалась ей нелегко: в глазах вспыхивали багровые мотыльки, оставляя на белках горящие звездочки, из носа опять пошла кровь.

– Ах, я старался, Мири. Еще как старался.

Мужчина полез в потертый сюртук и достал кулон на серебряной цепочке. Покачал на пальце, как талисман лозоходца, потом сунул обратно.

– Ну и вот, – сказал Хейнрейл, – последняя остановка, и дело сделано.

Кроме Крыса, живых существ в ночлежке нет.

Откуда он это знал – не смог бы озвучить. Но это определенно так. Он знал, что ползущие, придя на выручку Хейнрейлу, спустили с цепи колдовство, и дюжины людей погибли; знал, что за стенами и под полами комками холодеют грызуны, его тезки, – их сгубила волна психошока от заклинаний. Он знал, что все прочие бежали прочь с этого выгоревшего пространства.

На мосластых ногах он ступал меж тел убитых, переставлял копыта через лужицы растопленного воска. Там, на стене, мелом выведена надпись. ВОТ И ВСЁ. Он принюхался. Пахнет Хейнрейлом, хотя от запаха главаря ничего уже не шевелилось внутри. Отныне ему не до мелочных обид.

Он приостановился у одного разбитого воскового слепка и поднял треснувшее, оплавленное лицо гильдмистрессы Роши. Своим новым восприятием почуял затухающий след чар сродства, волшебную нить, соединявшую алхимическую аватару с чем бы то ни оставалось от создавшей ее женщины. Как и он, эта женщина исподволь изменилась под гнетом божественного, став чем-то новым.

Он отбросил лицо Роши. Отвлеченные рассуждения неуклюже усаживались в сознании. Голод, буквально – духовный голод, занял главенство над всем.

Пора поесть.

Он разломал одному трупу череп. Второму – ребра. Третьего понюхал – тело принадлежало карманнице, – он нацелился на одни только руки, обгрызая плоть, как с куриного крылышка. Под грязью и мозолями девичьи руки прекрасны, их искусная ловкость ее пережила. Даже когда заклятье ползущего ударило насмерть, она свернулась, пряча драгоценные пальцы. Крыс знал об этом.

В руках была заключена наибольшая доля ее души. Теперь она в Крысе.

Одно изменение цепляется за другое, так рушится туннель. Один падающий камень становится грязевым ливнем, а тот становится оползнем и погребает под собой целый подземный город. Чем больше он ест, тем сильнее растет голод. Изменения, обычно занимавшие у упырей века, происходили в минуты, пока он упивался веществом душ. Порой он останавливался и изблевывал из себя поток костей и мяса, наполнял и опустошал брюхо чаще, чем мог сосчитать. Он алкал не плоти, но ткани душ, а мясо лишнее. Кровожадную стадию упыриной жизни он прошел за одно извращенное пиршество свежей падалью.

Его череп хрустел и менял форму. Тело разбухало. Теперь от ударов его копыт сотрясалось все здание, а рога задевали потолок. В желтоватых глазах разгорался мертвецкий свет.

Уши чесались. Раздраженный, он потер ухо, и оно отлепилось и упало на пол.

Сейчас он слышал яснее, слышал завывания родичей под Могильником. Их стоны оплакивали ужасные страдания. Враг принес смерть бессмертным. Ползущие пошли войной на упырей и поубивали старейших.

Битва зрела сыздавна. И упыри, и ползущие кормились городскими покойниками. Упыри – провожатые, психопомпы, потребляли тела и уносили души в подземный мир, беря себе лишь каплю духовной силы, а остальное отдавали старейшим. Черви-трупоеды не несли мертвым покоя. Пожиратели захватывали себе души полностью. Обе стороны паразитировали на городе наверху, наживались на нескончаемых подношениях из трупов, не отданных безумным и ненавистным богам.