Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

Аленка жила на середине поселка, ее зеленый дом стоял у нижней дороги. Он был очень интересный: под одной крышей были и жилые, и хозяйственные постройки: баня, сарай для дров, еще что-то. Не надо было, как у меня, брести к бане по грязи через весь двор, и чисто, и сухо, и дождь за шиворот не льет. За домом был огород, а перед домом — картофельное поле.

А сам дом смотрел окнами на все четыре стороны света. Поэтому рисовать там было одно удовольствие.

Газету сделали быстро.

Наша роль в ее создание была невеликой: наклеить фотографии на лист ватмана, да художественно разрисовать. А вот Аленке пришлось потрудиться, она делала надписи. У меня бы так ровно и четко никогда бы не получилось!

А потом мы пили чай с печеньем.

Пора было ехать домой, а для этого нужно подняться наверх, на улицу Козлова, к остановке.

Я шла проулком, как меня нагнали, и сзади послышалось радостное:

— Приветик!

Анжеликин Димон стоял и ухмылялся.

— Привет.

— Ты на остановку? Давай, провожу.

— Давай! — расплылась я в улыбке, аж за ушами затрещало. — Как здорово, что нам по пути. Я как раз к дяде с тетей.

«И Анжелика тебе так обрадуется…» — этого я не стала говорить, сам не дурак.

— Вот черт! — картинно хлопнул себя по лбу Димон. — Совсем забыл, меня же один чел ждет! Ладно, в другой раз. Пока.

— Пока-пока!

В другой раз я еще чего-нибудь придумаю, ага.

Анжелика бы не узнала — хлопот не оберешься. А это ее тоже хорош — кружит надо мной, как стервятник над падалью.

Я поняла, я поняла!

Стервятник — стервь.

Падальщик.

Во вторник, после школы, я быстро сделала необходимые дела и села за листки.

Это была бомба!

Там говорилось, что никакой князь Игорь не хороший, а совсем наоборот. А летописец киевский Игоря выгораживал изо всех сил.

А потом довольно нудно шел расчет похода, прилагались карты, где циркулем очерчивался круг возможного нахождения места битвы, прилагались всякие схемы, шли ссылки на летописи и разные статьи, я не очень все это поняла. Там привлекались уставы кавалерии, и говорилось, что один умный человек обозвал расчеты скорости марша Игорева войска, произведенные другим умным человеком «скоростью похоронной процессии», — из чего я сделала вывод, что там копья ломались не на шутку.

В общем, материалы у меня на руках оказались солидные, настоящая научная монография. Жалко только, что не вся.

Но Ярославу она будет не по зубам.

И пусть не задается!

А лучше мой учебник истории за шестой класс вернет.

Ярослав на битву вышел нарядный — любо-дорого посмотреть. В белой рубашке, в темно-синих облегающих джинсах. Рубаха на груди чуть не до пупа расстегнута, золотой знак на груди поблескивает. Красавчик.

Я тоже подготовилась: ресницы накрасила почти так же густо, как тетя Неля на встречу с администрацией. С непривычки было тяжело: моргнешь, и чувствуешь себя, как гоголевский Вий, «поднимите мне веки…» Но я тоже буду при полном параде. Неотразимая такая, вот. Только бы глаз случайно не потереть, не то все размажется.

Мы гордо сели за верстак друг напротив друга.

Ярослав начал методично выкладывать из рюкзака какие-то замшелые книжки.

Я положила перед собой мои драгоценные листки, где красным карандашом было обведено самое главное.

И наступила гробовая тишина.

Сидели, молчали.

Потом я решила, что лучшая защита — это нападение и сказала (презрительно):

— Я все знаю. Слушай! — и начала читать с выражением:

«Нелегко было Игорю Святославичу, нетерпеливому князю, мечтавшему проложить путь до предгорий Кавказа (поискать града Тмутороканя), признаваться в том, что он хитрил, обманывал, торопился первым поживиться в половецких вежах, пренебрегал воинской осмотрительностью (не внял советам своей разведки, допустил ночную погоню на усталых конях). Он предстал перед русскими людьми не как дерзкий победитель, которому можно было бы простить отдельных промахи, а как беглый пленник, князь сожженной и ограбленной земли, полководец, погубивший всех своих воев и воевод. В таких случаях в древней Руси говорили:

«Ряд наш так есть: оже ся князь извинить — то в волость, а мужь — у голову!»

Многие, вероятно, каяли Игоря:

«… иже погрузи жир во дне Каялы рекы половецкыя, русского злата насыпаша».

Но перед русским народом стояла несравненно более важная задача, чем осуждение одного из неудачников, употребившего свою княжескую власть на безрассудные попытки добыть славу и половецкое золото. В условиях 1185 г. важно было объединить всех русских князей против общего врага, который только казался одно время разбитым, а на самом деле по-прежнему грозен и силен неисчислимыми резервами, прибывающими из глубин Дешт-и-Кыпчак, необъятного половецкого Поля.

Важно было сплотить вокруг Киева как естественного исторического центра обороны не только тех князей, землям которых угрожали половецкие наезды, но, как давние времена Владимира Мономаха, привлечь к обороне и отдаленные русские земли, осудить князей вроде Давыда Смоленского, повернувшего коней назад в момент напряженнейшего наступления. В связи с этим в тех же общенародных целях нужно было примирить общественное мнение с Игорем, показать его неудачу не как возмездие за совершенные грехи, а как несчастье всей Руси, требующее исправления общими силами тех, кому дорога родная земля.

В Киеве в эти дни нашелся гениальный поэт, который смог выразить все эти мысли в такой совершенной форме, сумел так широко посмотреть на общенародные задачи Руси, что его песнь о походе Игоря стала предметом живейшего обсуждения современников и образцом для подражания потомков.

Легкой дымкой романтики окутал автор несчастливый поход и его неблаговидные цели. Он не кривил душой, он сказал обо всем, но сказал мягко, отвлекая читателей или слушателей в сторону рыцарских заслуг «Ольгова хороброго гнезда».

Вся половецкая степь и злые языческие силы противостояли русичам, далеко залетевшим в глубь степи. Как Гомер, он многое объяснял вмешательством богов, подыскивая оправдания Игорю.

Князю-честолюбцу, которому «спала ум похоти», он противопоставил, быть может, даже несколько гиперболизированную фигуру великого князя Святослава Киевского. Один — несдержанный, хотя и рыцарственный, ищущий личной славы, а другой — грозный и могучий организатор серьезных побед, имевших важное значение для всей Руси. И не случайно, очевидно, автор «Слова о полку Игореве», возвеличивая Святослава Всеволдовича, помянул не победу над Кончаком, которая оказалась полупобедой, а разгром Кобяка и всех его многочисленных орд.