Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

Похоже, присоединятся мои листки к учебнику истории…

— Сильная вещь, — заметил, подавив смех, Ярослав, — я буквально рыдал вместе с автором, так глубоко проникшем в суть «Слова». Маленькое уточнение для начала можно?

— Попробуй.

— Если бы «Слово», как нас тут уверяют, исполнялось бы при киевском дворе, при князьях, песнетворцев бы забили сразу насмерть.

— Почему песнетворцев?!

— Потому что «Слово» исполняли два человека, вы даже этого не знаете? Один начинал, другой подхватывал, потом снова вступал первый — и так далее.

— Почему?

— Алиса, ты мне сейчас вслух читала этот странный бред и у тебя, заметь, дыхания-то не хватало, а ведь он куда короче «Слова».

— Почему сразу «странный»?!

— Алиса, я не знаю, кто этот человек. Скорее всего, он очень умный. И для вашего времени — многое знающий. С этим я не спорю. Но одно я могу тебе сказать точно: плевать он хотел на «Слово о полку Игореве». Оно ему нужно только для того, чтобы свои думы подкрепить, подпереть им свой забор. Оно для него всего лишь средство — а не цель. А тебя он пытается уверить, что цель. Пользуясь тем, что он знает больше, чем ты. И это странно, — потому что не может человек, вроде бы так тщательно прочитавший и «Слово», и летописи — просто так взять и поставить все с ног на голову, совсем не замечая того, что уж он-то должен был отметить в первую очередь.

Ярослав ухмыльнулся совершенно по-волчьи:

— Но «Слово» и не такое опровергало, потому оно и было создано. И до ваших дней дошло.

— Я тебя не понимаю! — взмолилась я. — Где там ложь? По-моему, все по полочкам разложено, что да почему.

— По полочкам мы еще разложим. А пока расскажи мне, как ты, Алиса, запомнила «Слово»? Что ты запомнила?

— Ну-у-у… Князь Игорь едет в поход, ногу сунул в злат стремень. Солнце тьмою путь им загородило. А они все равно. Див на дереве сидит, орет благим матом. Русская земля за холмом. У наших щиты красные, лисицы на щиты брешут. Девок половецких поймали. А половцы наших окружили. Битва. Буй-Тур золотым шлемом сверкает, бьет всех вокруг. А наших все равно победили. Игорь в плену. Див с дерева свалился, половцы понеслись по Русской земле, как дикая стая. Ярославна на стене плачет, а великий грозный Святослав — в Киеве. Князей созывают. Игорь из плена бежит, страны счастливы, грады веселы, девицы поют. Ура!

— А в твоих бумажках что сказано? Кто хороший, а кто плохой?

— Святослав Киевский — хороший. Владимир Глебович — тот вообще первый герой «Слова о полку Игореве».

— А еще там сказано, — подхватил ехидно Ярослав, — что главный заказчик «Слова» великий киевский князь Святослав, так? А Игорь — жалкий неудачник, которого все кругом презирают, и вообще нужен только для того, чтобы показать, как плохо бывает на Руси, когда «нетерпеливый князь, полководец, погубивший всех своих воев и воевод», попадает в плен.

Вот ведь зараза, все запомнил! Оборотень.

— Ну, сказано. Ну и что?

— А то, что странно как-то этот заказ выполнен, не находишь? О главном радетеле земли Русской, первом богатыре — одна строчка: «Володимир под ранами, туга и тоска сыну Глебову». Заказчику тоже место как-то скупо отведено: мутный сон увидел, поплакал, попенял князьям, что не слушаются. Они как не слушались, так и продолжают. Зато презренному неудачнику, чья роль в нашей истории быть живым олицетворением позора — каких только теплых слов не нашлось. Он и свет светлый, и солнце померкнувшее, и храбрый Святславлич, и Русской земле плохо без него, как телу без головы, не меньше, и грады ему рады, и девицы от счастья поют. А истинному герою ни одного слова доброго не досталось, забавно, правда? Как-то криво выполнен, этот киевский заказ. Кто за такой платить будет, а?

— А может, это только я так плохо, неправильно запомнила, — слабо отбивалась я. — А нормальные люди все сразу понимают, так, как в моих бумагах написано.

— Вот нормальные-то, как ты говоришь, люди, Алиса, такие как ты — которым ничего от «Слова» не надо, которые просто его читают — они как раз все правильно и понимают. Давай начнем с самого начала.

Ярослав разложил свои книги на верстаке. Получилась внушительная линия.

— Ты знаешь, что историю пишут победители?

Заскрипела дверь — я оглянулась. В избу ввалился, посапывая, как медведь, дядя Гриша с пакетом. Посапывая — наверное, оборотня учуял.

Увидел нас — вдвоем — сидящих за верстаком, напрягся.

— Алиска, я тебе рыбы привез, — буркнул он недружелюбно. (Чтобы Ярослав не думал тут, что рыба для него). — Вы чего сейчас спорили, на улице аж слыхать?

Ну вот, а мы даже не заметили, как дяди-Гришина водовозка подъехала.

— Реферат готовим. По истории. Про Древнюю Русь, — объяснила я.

— Присаживайтесь, Григорий Иванович, — радушно пригласил Ярослав. — Может быть, вам тоже интересно будет.

Дядя Гриша скривился, но любопытство все-таки пересилило (опять же, тете Неле будет что рассказать).

— Щас, рыбу только в морозилку кину, — решил таки послушать дядя Гриша.

Он высыпал из пакета в эмалированную белую миску лоснящиеся серебристые тушки, чтобы сейчас можно было приготовить, а оставшееся убрал.

Прихватил с кухни табурет и сел за верстак рядом со мной.

— Вот вы согласны, Григорий Иванович, что историю пишут победители? — продолжал упорно гнуть свою линию Ярослав.

«А я знаю?!» — было написано на дяде Грише большими буквами, но вслух он осторожно сказал:

— Ну, предположим, — и взял одну из книжек, принесенных Ярославом (а на ней было написано: «Древняя русская литература. Учебное пособие для педагогических институтов»), — и хмыкнул.

— Глубоко, значит, копаете…

— Стараемся, Григорий Иванович, — подтвердил почтительно Ярослав. — Именно потому, что историю пишут победившие, а не проигравшие, от древних времен до ва… до наших дней дошло так мало. Летописи безжалостно переделывались победителями, те, что были не в их пользу — уничтожались.

— Не, ну я понимаю, когда не понравившееся в печке сжигали, но зачем переделывать? Это ж труд-то какой.

— Чтобы потом ссылаться на них, обосновывая свои грязные дела не только грубой силой, но и освященным веками правом, — любезно объяснил нам Ярослав.

Но дядю Гришу на мякине-то было не провести!

— Ты того, — строго сказал он, подняв палец, — пример приведи.

— Самый известный пример, — зашуршал страницами Ярослав, — это «Повесть временных лет», лицованная-перелицованная на сто рядов. А создали ее, поскольку предшествующие летописи, такие, например, как Никоновская летопись, или Начальный свод — не устраивали Мономаха и Мономашичей.

Ярослав поднял глаза от своих книг, осмотрел нас с дядей, видимо, сделал соответствующие выводы о наших умственных способностях — и что-то там у себя в голове скорректировал. Потянулся за моим учебником истории шестого класса, открыл его на странице сорок шесть.