Александр Климов - Венецiанская утопленница

Поседевший от снега погост. Месяц в облаке прячет свой лик.

Тихий хруст. Сапоги – восемь пар ищут путь сквозь могилы и прут напролом.

На холме стоит храм нелюдим. С высоты колокольни, уж месяц без сна, на процессию смотрит в прицел поп – отец Никанор.

Его внук крепко спит. Вымыл мальчик алтарь и устал. Каждый день свечи тают, и капает воск – кто-то должен его оттирать. Больше некому, только ему.

Спит малец – видит сон, будто люди Христа тянут прочь от врагов, он же сам лезет в бой. Только нет у него ни секиры, ни пушки, ни даже ножа, только слово, и то не понять – очень чуждый акцент, не по-русски, и всё. Хочет мальчик кричать: «Убегай! Что тебе до людей?!». Но не слышит Иисус, знай, идёт всё вперёд. Суицид, так сказать. Мальчик бледен, потеет и стонет во сне.

Городская стена. Дальше – ночь, темнота, метров сто пустыря, а за ним лишь река. Красота! Просто рай для чертят.

– Подпишите вот здесь, что претензии нет. Его сиятельство-свет, денег дали на билет.

«Я, урождённый русский, православного вероисповедания Готтофф Чай, будучи завербован японской агентурой, решился на подрыв плотины. Дабы невинными жертвами и разрушением заслужить похвалу японского микадо».

И моряк не читая, подписал – Готтофф Чай…

Как только Готтофф поставил точку, на его шею сзади набросили верёвку, а в бок ударили ножом. Лезвие попало Чаю в ребро и согнулось пополам.

Он рухнул на колени. Горло разрывалось тошнотой и холодом. В глазах потухла вселенная. Скулы покрылись подкожным инеем.

Один охотник исступлённо бил его ногами по голове, целясь носком сапога в висок.

Второй душил моряка медленно и искусно. Кровь закапала на белый снег – верёвка порезала кожу на шее. Криволап припорошил пятна и тут же отошёл в сторону, в тень.

Первый охотник оскользнулся, упал и расхохотался. Смех разнёсся над могилами. Дремавшие вороны вспорхнули и недовольно каркнули известные им одним ругательства. Душитель суеверно перекрестился и на миг ослабил удавку. Чай захрипел сквозь снег, облепивший лицо.

– Снимите с него одежду, – приказал Криволап.

Готтоффа быстро раздели донага. Хохочущий охотник аккуратно сложил всю одежду, проверил инициалы на белье и упаковал вещи в непромокаемый мешок.

– Мне тело целым не нужно, – отдал последнее распоряжение Криволап и пошёл прочь с кладбища, на ходу заметая свои следы еловой веткой. Прежде чем покинуть некрополь, он заглянул к склепу покойной жены губернатора и оставил на пороге корзинку с пирожными эклер.

Охотники постелили на снег плотную парусину и переложили на неё Готтоффа. Достали разделочные ножи…

– Не беспокойтесь, ваша светлость, – забурчал Хохотун. – Не замараетесь.

Свежий могильный холм всколыхнулся. Крест затрещал, заваливаясь набок.

Душитель нервно огляделся, выставив перед собой нож.

Хохотун крепко сжал ногу Готтоффа и весь обратился в слух.

С могилы медленно сползал снег. Заледеневшие почерневшие цветы рассыпались с тихим звоном.

– Матерь Божья – святая заступница! – заверещал Хохотун и взмыл в воздух.

Луна ярко осветила оживший холм. Из него на свет тянулись жирные упитанные червеобразные пальцы.

В три прыжка Хохотун был у кладбищенской стены и крепко вжался в неё спиной. Деревья вцепились в него ветвями, и он брызнул каплю мочи в исподнее.

Душитель напротив – подкрался к могиле и с размаху резанул ножом по загробным пальцам. Он занёс секач ещё раз и обмер, увидев, что к нему – шатаясь и опираясь на крест, как на костыль, – идёт побирушка Николка в грязном саване, которого он лично неделю назад проводил в последний путь на этом самом кладбище.

– Николка! – взвизгнул Душитель.

Побирушка уставился в него невидящими глазами, вытянул чёрную руку и глухо прошептал:

– Дай хлеба!

Душитель швырнул свой нож в восставшего мертвеца. Рука охотника состарилась до срока, и мышцы одрябли, поражённые страхом. Нож вонзился в землю в аршине от его собственных сапог.

– Дай хлеба! – хныкал Николка и тянулся к Душителю. Тот отступил на шаг назад, и его ухватила за штанину рука без двух пальцев, прорывающая себе путь из промёрзлой земли…

Хохотун перемахнул через забор и упал за оградой на сваленные в кучу венки. Ему померещилось, что его уже хоронят заживо, и он обделался повторно, да так неудачно, если, конечно, это можно сделать удачно – не снимая штанов, что дурной дух встревожил лошадей, и они испуганно заржали и сорвали с места карету с дремлющим внутри Криволапом.

Секретарь высунул голову из кареты. Лошади неслись, не разбирая пути.

Переднее колесо налетело на камень и затрещало. Экипаж закрутило вокруг своей оси. Чёрный жеребец испуганно заржал и укусил правого пристяжного.

Криволапа швырнуло в распахнувшуюся дверь, и он упал на дорогу, прежде чем карета завалилась набок.

Отец Никанор следил в оптический прицел, как из свежих могил выползают изорванные мертвецы – Николка, бабка Параска, сопливый Столяр, Анафема и кучер Филька.

Священник спустился с колокольни в свою келью. Достал с полки готический фолиант и, разбирая немецкие слова, утвердился в своих подозрениях, что яд чёрной пчелы вводит жертву в летаргический сон, из которого человека может вывести резкий перепад температуры, что теперь наблюдалось на ртутном столбце, ползущем живо вверх. Природа в очередной раз показала, кто в России хозяин.

Готтофф полз по снегу, марая его своей кровью. Смерть шагала с ним рядом и клацала его зубами.

На востоке заалел рассвет, не обещающий никому жизни. Воздух быстро нагревался.

Хохотун, обезумев от ужаса, потерял всякие ориентиры. Каждый раз, когда его ноги проваливались, – он считал, что это навсегда, и пальцы-черви не отпустят его, не содрав с него кожу себе на перчатки.

Криволап, прихрамывая, ковылял, избегая прямых лучей светила.

У ворот кладбища он увидел сидящего в забытье Душителя. Тот бредил и не реагировал на пощёчины, шантаж и наличные деньги. Секретарь оставил его больным и бедным, сходить с ума в одиночестве. Больше всего его занимал Готтофф, чей труп должен был сыграть важную роль в грядущем теракте неопровержимым доказательством вины.

В разгар банкета, аккурат перед подачей десерта, губернатор постучал вилочкой по фужеру и объявил о свадьбе своей дочери и варяга. Гости сделали вид, будто бы первый раз слышат об этом. Посыпались поздравления. По залу пустили корзину для пожертвований. Искали счастливого молодого. Больше всех переживал губернатор. Он даже достал из кармана платок и промокнул лоб от беспокойства. Решено было, что Готтофф ещё недостаточно здоров и по-английски покинул общество. Слуги внесли мороженое с фисташками и подали кофе. Разговоры велись о политике, террористах и ценах на пшеницу и лён в будущем году.