Александр Климов - Венецiанская утопленница

Город исчезал под водой быстро и навек. Менее чем за полчаса реки, объединившись в единый фронт с городскими каналами, захватили Торговую и Садовую улицы, поднялись до Купеческого квартала – смыли его новомодные оцинкованные крыши и продолжили наступление на усадьбу губернатора.

«Черепаху» его сиятельства омыло волнами к полудню. Первыми пали винные погреба. Бочки с выдержанным вином скатились со своих насестов и были разбиты волнами о гранитные стены. Вода окрасилась в рубиновый цвет. Рыбы захмелели, глотая разбавленный алкоголь, и стали плавать кверху пузом.

Река прошла по коридорам – смывая ковры с полов и картины со стен, поднялась по лестнице и через дымоход на второй этаж, чердак и крышу – свернула флюгер с розой ветров долой, и – город окончательно исчез под водой.

В комнате барышни раки и крабы растащили по углам куколок, а течение закружило юлу на потеху плотве.

И с каждым оборотом волчка река намывала на кварталы города толщу песка, ниже спускались к воде облака —

Плеск волн коснулся рельсов, остудив колёса поезда его императорского величества, пронёсшегося мимо и не признавшего во тьме бури города N.

Царь лично сверился с планом, но, как ни убеждали его координаты и компас, – он видел из окна вагона только бескрайнее расстилающееся у железнодорожной насыпи море, которое картографы не успели нанести на карту. Кайзер предложил продолжить путь на малой скорости и высматривать город казакам в бинокль.

Императоры вернулись к картам. Игра шла вяло. Оба чувствовали, что движутся в неправильном направлении, но не могли сознаться в этом ни себе, ни тем более своим людям.

Анастасия спиной вперёд отступала в глубь храма. Люди расступались, давая ей дорогу, а она ослепла и оглохла от силы разлитых рек.

У алтаря она почувствовала, что Она не посмеет . И в этот момент из купели вынырнула русалка, схватила барышню за косу и выдернула вслед за собой в бездонный свет серебряной чаши водосвятной.

Дождь прекратился. Из-за туч испуганно выглянуло солнце и отразилось в линзе Водяного разлива, способного затушить небесное светило своей массой.

Московский тракт, выложенный булыжником с верстовыми столбами по обочинам, спускался прямиком в озеро.

Моряк, как ни пытался, не мог разглядеть, есть ли что на другом берегу или только марево уходящей бури чертит ему маршрут вспышками электрического огня.

Он вернулся назад, решив, что забыл вовремя свернуть на обходную тропу слева или справа.

След от телеги ещё виднелся дымящимся лошадиным навозом.

Дорога была одна, и вела она на дно.

Чай пошёл на восток вокруг озера, проламываясь сквозь кустарник и бурелом, и наткнулся на свисающую с дерева шлюпку. Невдалеке торчало воткнутое копьём весло. Он потянул за него и вытянул вместе с ним из песка руку утопленника.

Полицейский выблевал ведро воды пополам с шампанским вином просто под ноги Готтоффа.

– Никогда больше пить не буду-у-у… – протянул городовой утробным голосом. Его вновь душевно вырвало.

Чай подал полицейскому платок. Тот отмахнулся презрительно и сплюнул малька на землю. Рыбка была жива и извивалась всем телом, пытаясь добраться до воды. Городовой взял её за хвост двумя пальцами и зашвырнул далеко в озеро.

– Крест батя мой в 89-м году отливал… – прошептал городовой.

Готтофф приложил ладонь козырьком к глазам и долго ничего не видел.

Посреди разлива возвышался золотой крест. Он горел огненным факелом и манил к себе, как свеча мотыльков.

– Помянем, моряк, души грешные! – городовой качался и молился нараспев.

Готтофф сдёрнул с ветвей ивы ял, и он рухнул вниз, так что Чай едва успел отскочить в сторону.

– Оставь, – махнул рукой городовой.

Моряк вцепился двумя руками за буртик и потащил шлюпку по песку, оставляя за собой прорытую килем канаву, которую немедля заполняла вода.

– Оставь, я тебе говорю, – полицейский вытер слёзы.

Пот застилал Готтоффу глаза. Лодка зацепилась килем за вывороченный корень и забуксовала на месте.

– Утонешь! – городовой озлился на упёртого моряка и нашёл в себе силы, чтобы встать.

– Помоги, – кликнул полицейского Чай.

Служака упёрся грудью в корму и, славя мать, Родину и батюшку-царя, затолкал шлюпку вместе с корнем в воду.

Готтофф подобрал полицейскую портупею и планшет и наскоро смастерил из них перо руля и сорлинь. Из полицейской шашки получился удобный румпель. Городовой смотрел на дело с грустью.

– Свечу поставлю за тебя. Не видишь, что ли, что всё кончено. Потопли все…

– Будем здоровы! – Готтофф оттолкнулся от берега веслом. Оно тут же хрустнуло и сломалось пополам. Набежавшая волна вышвырнула ял обратно на берег. Городовой огласил пространство криком возмущённой чайки. Килем ему раздавило ступню.

Моряк срастил сломанное весло и обмотал ремнём. Полицейский обиженно массировал ногу.

– У меня, наверное, тоже перелом.

– Слышите?

Готтофф упал на грудь и приложил ухо к песку. Городовой плюхнулся рядом. Муравей, бегущий по своим делам, замер на мгновение у уха Чая, прислушиваясь к общему интересу всем телом.

– Звонит, – возбуждённо зашептал полицейский. – Мать моя женщина! Звонит!

– Тише! – цыкнул на него Готтофф. Он и сам отлично слышал.

Сквозь толщу песка доносился глухой, едва уловимый колокольный звон.

Готтофф и городовой с трудом преодолели прибрежные волны и поплыли навстречу распятию. Моряк грёб обломком весла, а полицейский просто ладонями.

Малёк леща любовался ими из воды и думал, что если вырастет таким же упёртым, то непременно станет карпом, штурмующим водопады.

Мужчины гребли изо всех сил. Сиплое дыхание полицейского перекрывалось периодическим кашлем моряка. Лодку беспрестанно разворачивало вправо. Городовой, будучи сухопутным по профессии, отказывался ритмично загребать. Берег находился всё так же близко, а крест был всё так же недостижим.

Планшет быстро размок в воде и с должностью пера руля не справлялся. Чай раздражённо отвязал его и выбросил далеко прочь, а сам взамен подобрал в воде дрейфующую балалайку.