Александр Климов - Венецiанская утопленница

Дома она забралась на чердак, опуталась в паутину и бредила светской жизнью. При лунном свете ходила Анастасией, её манерами и речью восторгала пауков.

Когда её позвали стирать принесённые дворником скатерти из трактира, она не спустилась вниз. Отец умолял, мать кричала, но она уже не узнавала их. Она ответила им по-французски, что они не знакомы. Родители не поняли ни слова и позвали бы доктора, будь у них деньги.

Прошёл лихорадочный август – месяц.

Дружба барышни и нищенки подходила к концу.

Анастасию ждало путешествие в привилегированный пансион для девочек, а после – замужество с богатым наследником старинного рода и жизнь где-то в Европе, с ежегодным доходом в тридцать тысяч золотом от одного только приданого.

А она должна была ехать в промышленный центр на краю Сибири. На хлопчатобумажной фабрике ей ссучить голыми руками шерстяную нить по шестнадцать часов в сутки. Если, конечно, отец уговорит управляющего взять её на оклад в три рубля в месяц, за что она из благодарности будет в свободное время кухаркой и прачкой в хозяйском доме.

В тот день было очень солнечно. Вода бриллиантовая. Анастасия плавала на боку и придумывала ей смешные, оскорбительные прозвища. Хохот барышни обжигал жарче полуденного солнца, до красных пятен на лице.

Она посмела войти в воду. Анастасия брезгливо заверещала и вцепилась ей в лицо ногтями, гоня прочь.

Они ушли под воду вдвоём. Их так долго не было на поверхности, что круги на воде разошлись до берегов – оттолкнулись от гранитных стен, вновь сошлись в исходной точке и исчезли. И ещё прошла долгая минута… И только затем она вынырнула. Одна.

Вышла на берег, ни разу не обернувшись. Накинула купальный халат. Скрыла волосы под капюшоном.

Войдя в дом, она незамеченно поднялась в детскую комнату. Надела дорожное платье и села у окна ждать. Сердце билось ровно.

Карета прибыла ровно в указанное заранее время. Слуги вынесли и уложили её багаж. Она спустилась следом.

Уже в дверях её окликнул отец. Вошла к нему в кабинет – не заговаривая и не поднимая глаз. Он, не отрывая взора от деловых бумаг, напомнил о величии их фамилии, потребовал соблюдать приличия в будущем и отпустил её на долгие годы, небрежно перекрестив перьевой ручкой.

Когда она покидала дом, он посмотрел на неё из окна. В его взгляде ничего не было. Он смотрел на неё, как смотрят на пустой графин тонкого стекла – насквозь и дальше.

Кони домчали её до пансиона мадам в каких-то два дня.

Она только вошла в гостиную, а её тут же полюбили все живущие здесь девочки за красоту, манеры, ласку, доброту… Отчасти потому, что от неё очень вкусно пахло – водяной лилией и орхидеей. Одно её присутствие в классе освежало его на целый день.

Была в ней только одна странность, до поры никого не смущавшая и не возбуждавшая злого любопытства, – в её комнате не было зеркал, а сама она страшно боялась воды. Или, точнее, своего отражения в ней.

Шлюпка завязла, окружённая со всех сторон десятками человеческих тел. Мужчины и женщины. Молодые, красивые тела, как опавшая в воды канала листва, тихим плеском качались безропотно.

– Что же это они… голые все? – прошептал городовой. – Не узнаю лиц…

Он дотянулся до плеча мертвеца, перекрестившись, перевернул молодого мужчину и тут же отпрянул от ужаса, так что шлюпка поднялась одним бортом из воды на девяносто градусов, и моряк вынужден был вцепиться в планширь, чтобы не полететь за борт.

Из воды на них глядело улыбающееся восковое лицо красавца с закрученными чёрными усиками по последней моде.

– Чтоб тебе! – обрадовался городовой, всё ещё коченея позвоночником от недавно пережитого ужаса.

Готтофф не сдержался и нервно хохотнул, а затем и просто расхохотался.

Так они и сотрясали дуэтом небеса – моряк хохотал, валяясь на рыбине, а полицейский ёрзал по банке и поддерживал басом.

– Это из магазина готового платья! – объяснял себе ситуацию городовой. – Видел я их раньше! Видел бы ты свою физиономию! – добавил он уже с насмешкой Готтоффу и хлопнул его ладонью по плечу.

Деревянный манекен с лицом, вылепленным из воска, продолжил курсировать среди человекоподобных поплавков.

Моряк оторвал манекену ногу. Получилось весло – шест для полицейского. Шлюпка пошла быстрее. Настроение, с грехом пополам, веселее…

Зоркий глаз Готтоффа – левый – зацепился за мечущуюся фигуру кошки на огромных напольных часах, то ныряющих, то поднимающихся из воды.

Когда-то два с половиной килограмма её веса чуть не отправили его на тот свет. Кошка трактирщика!

Мурка сделала вид, что они не знакомы. Может быть, потому что выглядела она не лучшим образом – мокрая шерсть слиплась в стога колтунов, голос осип от беспрерывного ора, и на передней правой лапе утерян коготь. Но хуже всего, что у неё обломались усы, а без них она чувствовала себя, как фрегат в океане без компаса.

– Загребайте правее, – попросил Готтофф.

Городовой послушался моряка и стал загребать левее.

– Да в другую сторону, что вы, право! – критически заметил Чай.

– Право. Я и гребу вправо! – Полицейский барышень никогда не катал на лодках.

– Нет. Вы не вправо, а влево! – Моряк стал показывать, как надо.

Полицейский потряс в воздухе ногой манекена, рассыпая капли воды.

– Я не могу ногой грести!

Кошка, устав ждать, пока её спасут, сама прыгнула в воду и поплыла к лодке.

Чай, как маленькому, объяснял полицейскому, как надо работать веслом, чтобы совершать манёвр.

– Знаю всё и без вас! – бурчал обиженно городовой.

– Я же не нарочно вас третирую, – оправдывался Готтофф.

Кошка плыла, высоко задрав голову и простуженно мяукая – помогите!

Рябью за ней двигался столетний сом, почуявший в хвостатой пловчихе лёгкую добычу. Сом хватанул мурку за заднюю лапу толстыми склизкими губами.

Воздух огласился брезгливым кошачьим воплем.

Городовой и Готтофф заработали вёслами с такой частотой, что вода вокруг лодки забурлила и сама она развила скорость не ниже скорости парохода, курсирующего по Волге от Сызрани до Казани.

Очередная атака сома увенчалась успехом. Кошка скрылась под водой, увлекаемая вакуумным засосом рыбины.

Мурка отчаянно сопротивлялась. Её лапы вонзили когти в усатую морду рыбы. Сом только крепче сжал щётками жертву. Блеснули рыболовные крючки, на век оставшиеся на его губах…

Кошка с хорошей памятью, помнила, как трактирщик брал её ещё котёнком на рыбалку. Если попадалась мелюзга, то он жаловал их ей. Если попадалась крупная рыба, то он тоже делил её со своей любимой кошечкой. Одну общность в обоих случаях уяснила для себя Мурка – кошачий факт: если у рыбы крючок во рту, то это рыба съедобная и кошке её есть. Никогда наоборот. Замурчать и съесть!