Александр Климов - Венецiанская утопленница

Они сидели спина к спине и молчали. Шлюпка качалась то в сторону безысходности, то – ложной надежды. Чай совершил двадцать одно погружение. Ноздри и ушные раковины его запеклись кровью.

– Закурим? – городовой вытащил из-под банки промокший рыбацкий кисет.

– Не имею привычки. – Готтофф вспомнил барышню, и что-то в его сердце надорвалось раз и навсегда с такой адской болью, что он растёр грудь рукой, но легче не стало.

– Ах вы сукины дети! – умилился городовой.

Готтофф сжал зубы, но они всё одно скрипели. Очень не хотелось говорить с полицейским, даже если он и понимает что-то.

– Я говорю, собачьи дети – эти наши рыбаки, – городовой находил забавным своё замечание.

– Что же? – Чай украдкой вытер слёзы и повернулся к компаньону.

– Вы поглядите, что они возят с собой, антихристы, – полицейский протягивал моряку брусок, залепленный серой вощеной бумагой.

– Динамит, – узнал Готтофф.

– Дознаюсь, кто хозяин лодки, – под суд отдам, – заключил городовой. Тут же он вспомнил, что владелец, скорее всего, сгинул на дне, и настроение в край испортилось. – Да нет, отпустил бы с богом…

Варяг ухватился за динамитную шашку.

– Вот она-то мне и надо. Рвану крест с места. Отличный балласт будет…

– Что ты мелешь?! Крест святой вот рядом, а ты такое мелешь! Перекрестись! – полицейский в испуге перекрестил себя и моряка и попытался отнять взрывчатку.

– Вы что, оглохли? – по лицу Готтоффа откровенно стекала слеза, а руки его накрепко прижимали динамит к остановившемуся сердцу. – Колокол больше не звонит.

Тишь да гладь…

Собор всех сограждан без различия в вере, достатке и положении принял спасения ради. Люди смотрели вверх и видели, как море стало небом. Свет под сводом сменился тёмно-зелёной тьмой.

Молитва, плач, проклятия, сведение счётов и безумное бормотание, анекдоты, песни, истерика, хохот и рёв – глухо зазвучали, будто медведь своей тушей привалил улей с рассерженными пчёлами.

Духота сморила погибельная. От жара человеческих тел воздух накалился и обжигал лёгкие при вдохе. Пот смывал фрески со стен храма.

Свечи затушили. Оставили только перед ликом Богородицы и Николаем-угодником.

Колокол звонил по славному граду. Мрачным набатом воду клял.

По полу побежали тонкие ручейки ледяной воды. Как пальцы Водяного, они касались людей, доводя их до исступления, до судорог в мышцах. Горожане разминали воск свечной в руках и замазывали щели.

Обезумевшая Матрёна бросилась отворять двери, чтобы разом всё покончить. Её насилу скрутили. Она рвала зубами верёвки, и одноглазого Фильку усадили подле неё, чтобы она не повторила попытку. Матрёна шептала извозчику жуткие пророчества. Он закрыл её рот калеченой ладонью и стал в голос молиться о своём разуме.

Отец Никанор, стоя на амвоне, слово подбирал прощальное. Не мог вымолвить. Шевелил губами. Перебирал камни во рту. Всё не то.

Склонился священник над купелью, зачерпнул ладонями воды и вздрогнул. Со дна на него смотрели, не мигая, – огромные глаза светлой барышни Анастасии.

Священник рванул из воды прочь утопленницу. Вода, не желая отпускать свою жертву, плеснулась ввысь и залила мстительно свечи, окунув церковь в пучину ужаса.

Никанорка вынул ногу из колокольной петли, и набат остановился. Мальчишка зажёг свет в храме, осветил утонувшую невесту.

Отец Никанор положил тело барышни перед алтарём. Надавил руками ей на грудь. Изо рта брызнула чистая вода. Анастасия открыла незрячие глаза и зажурчала неземным голосом:

– Отпустите грехи мне.

– Живи! Чего ты удумала? – священник вытер ей лицо.

По залу зашелестело: «Барышня представилась. Совсем обезумела».

– Что вам до барышни? Кто она вам? – шептала Анастасия, упираясь локтями и поднимая голову. Эхо вторило ей из всех уголков храма. – Она била меня. Она кусала меня. Она топила меня за то, что платьице на мне было ношенное-переношенное, а на ней шёлковое, нежное. Она плевала мне в лицо, а я улыбалась ей. Она в воду ушла, а я вам госпожа!

– Замолчи! – поп приставил распятие к губам Анастасии. Она вскрикнула и скошенной травой легла у его ног.

– Вот тварь! – прошипела Матрёна из своего угла. – За неё нас Бог карает. Это верно! Русалка мстит за неё нам, безвинным. Отдайте её речной ведьме! Убейте её!

Толпа забурчала, и пошла рвать на части барышню – затаптывая собственных детей в сутолоке.

– Остановитесь! – призывал отец Никанор. – Не судите!

Но Анастасию уже схватили за руки и ноги безликие убийцы и стащили с амвона на расправу.

Священник сорвал распятие с груди, намотал свободный конец цепи на руку и, управляясь крестом как кистенем, выбил проносным ударом зубы первому нападавшему. Размотал цепь над головой и по секущей нанёс второму линчевателю удар по ключице. Хруст кости и вопль беззубого палача подействовали. Люди отступили назад.

Анастасию бросили лежать лицом вниз. Кровью крашено, подвенечное платье изодрано. Пол бриллианты усыпали.

– Рвите её!!! – визжала Матрёна.

Отец Никанор выступил перед Анастасией, бросил под ноги распятие и сорвал с себя рясу, обнажая татуированный демонами торс.

– Меня бейте, а дитя не троньте!

Храм вздрогнул каждым камнем своим.

Готтофф снял с шеи нательный крест на шнуре-гайтане и нарезал им, как ножом колбаску, динамитную шашку. Извлёк из кармана патрон. Разгрыз его зубами. Порох по крупинке всыпал в полость шнурка. Затем из съестных припасов, дарованных в путь братишками-варягами, достал бутерброд с сиротским куском масла и тщательно смазал им гайтан до тех пор, пока вода не стала скатываться по нему, как прохожий по гололёду. Полученный таким образом бикфордов шнур он заправил в кружочек динамита.