Александр Климов - Венецiанская утопленница

– Да, да, – вздыхал Готтофф. Глаза его сомкнулись, и он увидел короткий дурной сон, проспав большую часть речи городового.

Прошло девять секунд.

Чай резко проснулся. Сердце отчаянно колотилось. Он вскочил и стал торопить полицейского к погружению.

– Да вы не слушали меня!

Варяг взглянул ему ясно в глаза, и прежде чем мозг запылал, произнёс:

– Вы не влезете в скафандр.

Городовой двумя руками насадил себе на макушку шлем, но не смог натянуть его дальше кустистых бровей.

– А!!! – закричал он в бешенстве и замахнулся им…

Остановился. Одумался. Отдышался. И помог моряку надеть скафандр. Завинтил его шлем. Протёр ласково рукавом стёкла.

– Ухожу под горизонт! – тускло мелькнула улыбка варяга в иллюминаторе.

Держась за стену, моряк слишком быстро погружался. Сверху на него давил крест и тонны воды. Кирпичная кладка посыпалась под свинцовыми подошвами ботинок. Готтофф сорвался в чёрную пропасть, едва успев ухватиться одной рукой за кованую ограду смотровой площадки. В шлем ударило распятие, и в голове зазвенело, так что Чай забыл надолго, зачем он висит в чернильной пустоте на колокольне в водолазном костюме.

Городовой места себе не находил на плоту и то молился, то ссорился с мертвецами, то грозил поубивать всех, то тихо плакал, то порывался нырнуть на помощь… Успокоила его кошка, замурчав, что всё в конце концов обойдётся, и он выбрал поверить ей.

В скафандре скопилось много углекислого газа. Без воздухонагнетательного прибора шланг, оставшийся на поверхности, был бесполезен и служил только успокоением полицейского, мало что понимавшего в водолазном деле. Чай медленно задыхался. Самое трудное было позади, самое невозможное впереди.

Жерло бочкопровода, утяжелённое медным крестом, поглотило лаз колокольни. Он протянулся своим хвостом до плота и извивался в воде, как морской чудовищный змей со средневековой карты мира.

…_.. _ _ _._.._ _.. – выбивал моряк запрос ботинком, призывая живых к ответу.

«Живы? Живы? Живы?»

Воздуха должно было хватить ещё на целую минуту жизни.

Чудо-рыба сом подплыл тихо сзади, въелся в скафандр зубами-щётками и страшной силы рывком сорвал варяга в бездну.

Колокол ожил и зазвонил понятный моряку мотив:

Бом-бом-бом-бомммм!

Бом-бом!

Бом-боммм-боммм!

Боммм-бом-боммм!

Бом-бом-боммм-боммм!

«Живы!»

Чай открыл грудной клапан и стремительно всплыл – выдыхая оставшийся воздух в лёгких. Скорость его была выше пузырей воздуха.

Лёгкие лопались, как зрелый гранат под копытом ослика. Шлем наполнился кровью. Декомпрессионная болезнь – чума подводного мира – сгубила варяга у самого плота.

Моряк потерял сознание и начал тонуть.

Сом подхватил его и уволок в своё логово. Сегодня чудище ожидала на ужин консервированная человечина.

Никанорка съехал по колокольному канату к ожидавшим его людям.

– Это азбука Морзе! Сейчас замолчали, а то всё стучали-стучали! А вы тут галдели…

Добровольцы – трактирщик, депутат из учителей и одноглазый Филька – поднялись вслед за мальчиком на колокольню. Никанорка по приставной лестнице взобрался к люку, ведущему на колокольную площадку и сейчас наглухо задраенному, и повторил слышимый им сигнал. Никто не отозвался. Он попробовал ещё. Вновь тишина.

Трактирщик заволновался.

– Нет там никого!

– Иллюзия, – постановил учитель.

– Да погодите вы! – закрыл диспут Филя. – Давай ещё, малой! Звони в колокол!

Никанорка выдал азбуку Морзе колокольным звоном.

Вода брала штурмом церковь. Дверь должна была вскорости пасть под силой давления извне. Родители подняли детей на руки и отступали к амвону. Отец Никанор причащал прихожан в долгий путь долиной Смерти…

– Да не убоюсь я! – спорил его голос с рёвом воды.

– Надо открыть люк. Если что, на себя грех возьму! – рвался в бой извозчик.

– Постой!!! – закричали все разом, кроме по возрасту промолчавшего Никанорки.

Филя уже всё решил для себя и за всех. Он отдёрнул засов, и… люк под тяжестью воды распахнулся вниз. Поток снёс его вместе с лестницей прямо на учителя и, завертев ими, как соломинками, сбил на пол пытавшегося скрыться в церковь трактирщика. Один Никанорка запрыгнул на стену и уцепился за невидимые глазу расщелины.

Внезапно потоп иссяк. Ещё бежали струйки воды, но они были не страшнее дождевых подтёков.

– Чувствуете? – потянул воздух носом трактирщик.

– Мне, кажется, ногу сломали! – прислушался к ощущениям учитель.

– Пиво! – узнал запах Филька.

Никанорка, цепляясь, как крыса, добрался до люка и всунул в него голову.

– Здесь бочка!

Городовой вздрогнул от неожиданности, ему показалось, что секретарь замогильным голосом простонал: «Дочка!». Или «точка»? А может, «кочка»?

Криволап лежал без движения. Губы его склеились. Глаза закатились. Никаких признаков болтливости.

Из-под воды пробасили: «Пиво-о-о-о-о!!!»

Полицейский заглянул в тубу. Ничего не видно. Но и воды в бочках больше нет.

– Там есть кто? – позвал он тихо. Прокашлялся и рявкнул так, что себя испугал: – Унтер-офицер полицейского ведомства Тихон Яковлевич Лютый здесь! Потрудитесь доложить о своей персоне!

– Городовой… – прошептал Филька.

– Городовой!!! – расцвёл трактирщик.

Услышав знакомый голос, Мурка вскочила, засуетилась, запрыгнула на бортик бочки и призывно завыла. Полицейский еле удержал её от прыжка вниз по туннелю.

– Мурочка!!! Кошечка моя… – трактирщик разволновался и, не скрывая чувств, засуетился приставлять лестницу. – Я иду! Иду уже!!!

Кошка места себе не находила, мурчала, как мурчит океан после прошедшего стороной шторма.

Городовой чинно застегнулся на все пуговицы, пригладил усы и приготовился принимать потерпевших от наводнения.

Заалел восток.

Заря-девица.

На плоту ребятишки, женщины – места честно делятся.

Лютый – страж закона подводного города. Крёстным отцом стал горожанам ныне как. Принимает городовой сквозь бочки из собора детей поднявшихся. И целует каждого, и слёз не стесняется.

«Как же вы спасали «Варяг»?

– Открыли кингстоны и затопили коробочку.