Александр Климов - Венецiанская утопленница

Моряк раскидал вёдра прочь за борт. Одно оставил про запас.

– Смотрите бочки! – отдавал он тут же приказание старшему по званию унтер-офицеру, – Нам нужно много бочек! Много-много! Без дна и без крышки!

Шлюпка тянула за собой караван из дюжины связанных между собой бочек. Птицы безбилетными пассажирами набились в них и коротали рейс, подбирая ошмётки сельди, клочки капусты, вдыхая пары вина и кваса и поглядывая хитрыми глазками на деланно равнодушную Мурку в недалёком соседстве.

Скрипели жилы у мужчин, громче весла в уключине.

Мурчала кошка на припёке.

Галдели чайки с набитыми клювами.

Ял трещал по швам, продираясь сквозь гущу лома. Ледокол – окрестил лодку Бог.

Течь удалось заделать благодаря всплывшей по правому борту телеге с грузом дёгтя и смолы. Конопатили просто на ходу. Огонь развели в ведре и топили смолу. Чёрным дымом окутали шлюпку, как черти, замазались сами. Братья-вороны приняли их за своих, провожали всей стаей.

– Пар-ра-ход! – чайки с бочек дразнили.

Преграждавшие путь плавучие брёвна – смытых срубов, погибших деревьев – форштевень разбили, нервы озлили в край.

Варяг пёр напролом. Стиснув зубы, вдвоём загребали на звон колокольный, надеясь.

Взмах весла. Лодка сдвинулась чуть, как завязла в мути.

Плеск!

Хруст!

Удар в борт шкафом, за течением вод покинувшим дом. Мат. Молитва.

Весло и нога – новый взмах, новый метр – преграда взята.

Крест в финале пути. Тело в боли. Варяг не сойдёт.

За полицией столько грехов, что скорее умрёт, чем оставит пропащее дело.

Бочки движутся стадом в ватерлинии бота. Адова работа! Как зажали в сто первый их раз плавунов корни, выкорчеванные якоря – моряк вплавь растащил, рёбра сам не щадя.

Солнце пятки макнуло в воду. Дело шло к закату.

– Суши вёсла!

Шлюпка упёрлась бушпритом в яблоко распятия, венчающее маковку колокольни, а полицейский и не думал останавливаться, так его достало всё на этом свете, что он переплыл бы за горизонт, не держи моряк руль в своих руках.

Вода под лодкой ожила. Волна отхлынула прибитый мусор от креста. Утробно охнул колокол.

Бом-м-м-м!

Городовой тяжело уронил голову на грудь и бессчётное количество раз всхрапнул, выдыхая и отхаркивая накопившуюся во всем теле усталость.

– Вода… колокол… болтает, – выдал свои опасения полицейский.

Чай опустил голову под воду и ничего не увидел. Он позвал. Никто не услышал его ор пузырями.

Городовой ребёнком качался на банке и пел оду собственной глупости.

Готтофф пришвартовал шлюпку к маковке, дождался нового удара и в паузе ударил по медному кресту веслом два раза. Колокол ударил в свой час, никак не показывая, что кто-то там глубоко на дне слышит моряка.

– Думают, что это ветер, или вода балует. Не верят. – Полицейский не засчитал Готтоффу кощунственное действо.

Набат разбавлялся в паузе выбивкой Чая по маковке дробью сигналов – коротких три, длинный один. Пауза в миг. Коротких два. Пауза вновь. Короткий один. Длинных два. Вновь подождал. Длинный один. Короткий один. Длинных два. И ещё два коротких, два длинных, два коротких… Всё. Тишина. Колокол мерно сквозь толщу воды глухо молвит: «Мертвы!»

Варяг не верит и пробивает настойчиво азбукой Морзе вопрос: «Живы? Живы? Живы?».

…_.. _ _ _._.._ _..

Бом-м-м-м-м!

…_.. _ _ _._.._ _..

Бом-м-м-м-м!!!

Колокол ровно звонит без ответа.

Солнце по пояс в воде… Скоро кончится лето.

В колокольню заплывали рыбины, опасливо шарахаясь старинного била и безошибочно исчезая прочь за миг до рождения звона.

К валу с колоколом крепился шест – очеп. От него тянулся кожаный ремень и исчезал в узком пазе в крышке кованого люка, зацементированного в пол колокольни. Чай потянул за кольцо изо всех сил. Лаз герметично закрыт изнутри – на ощупь ни шва, ни стыка. Он забарабанил пятками по люку, но никто не ответил ему. Тогда он перехватил ремень двумя руками и застопорил набат. Отпустил и долго ждал в тишине реакции. Колокол внезапно ожил и продолжил звонить всё в том же монотонном ритме. Моряк схватился ещё раз за ремень, и в глазах потемнело. Он поплыл и рассчитал расстояние от люка до поверхности.

– Девять метров! – хватил Чай воздух ртом.

Солнце зашипело остужено, спускаясь с головой в волны нового моря.

Готтофф плёл упряжь для бочек, ловко переплетая концы верёвок крючками-пальцами. Полицейский не принимал участие в вязании по природной неспособности к труду. Занятие ему досталось по душе и физическим данным – надо было бочкам днище выбивать. Кулак законника крепче форштевня – управился в несколько минут.

Бочки соединили между собой, накрепко скрепив их упряжью и сделав перемычки для всей конструкции из брезента. Получилась гибкая труба метров в десять. Точнее, туннель, как объяснил моряк свой замысел. Швы между бочками и брезент промазали смолой, чтобы исключить попадание внутрь воды. К полуночи управились.

Готтофф нагрузил крайнюю бочку балластом из всего, что только было у них в шлюпке тяжёлого, но успеха не добился. Вода выталкивала лёгкую трубу на поверхность при каждой попытке погружения.