Александр Климов - Венецiанская утопленница

– Крест демонтируем на наши нужды. Проведём трубопровод. Люк откроем. И вот мы уже внутри… А завтра я в Венеции буду. Огород на крыше там заведу. Барышня, опять же, сердиться не будет…

Городовой, наблюдая за действиями моряка, не проронил ни слова. Он был зол на себя за то, что боится. Глядя, как блестят глаза варяга с бомбой в руках, трудно было не нервничать. Государь бы его понял и не осудил.

К колокольному кресту моряк примотал канат, а под его яблоком поместил миниатюрную бомбу чуть больше пятака.

Полицейский отдал единственный коробок с пятью спичками.

Первые три оказались сырыми, четвёртая горелая, а пятая, чуть чиркнув, – подпалила бикфордов шнур. Побежал огонёк резво первый перст, а затем пламя зафыркало и потухло.

Чай дунул на шнур, раздувая искорку, и гайтан вспыхнул синим пламенем.

– Полундра!!! – отпрянул от огня Готтофф.

Раздался хлопок взрыва. Крест, как аэростат Циолковского, взмыл, озаряя ночное небо, и не долетев до стратосферы, рухнул в озеро. Канат бешено разматывающейся бухты дёрнулся и замер.

Чай повернул к оглушённому городовому обожжённое лицо без бровей и засмеялся белоснежными зубами.

– А вы не верили, что у нас получится!

Полицейский в сердцах плюнул на ладони и потянул крест за канат из воды:

– Много песен слыхал я в родной стороне!

От взрыва он оглох и не понял ни слова из сказанного ему. На голове у него шапкой-ушанкой сжалась ошалевшая Мурка с распушенным хвостом.

Припев они грянули вдвоём, по футу выбирая канат с балластом:

Просто возле них лопнул гигантский пузырь зловонного воздуха, а из него на поверхность разлива выпрыгнул полусгнивший гроб.

– Свят! Свят! Свят! – полицейский выкатил глаза и боялся зажмуриться.

Чай целовал нательный крест, суеверно и деланно смеялся.

– Видимо, кладбище размыло наводнением…

– Согрешили мы, крест осквернив… – изрёк фатально городовой и кивнул: да, мол, теперь всё, всё…

Вода вокруг них забурлила и покрылась пузырями, лопавшимися с разъедающим глаза смрадом. Десятки гробов вырвались из земли и субмаринами поднялись из мрака к жёлтому свету щербатой луны.

Товарищи вцепились друг за друга и визжали, нимало не стесняясь. Выпущенная из рук верёвка заскользила обратно в воду.

– Господи! Господи! Господи! – кричал полицейский.

– Твою в бога душу мать!!! – вторил ему варяг.

Всплывшие гробы свободно маневрировали вокруг шлюпки и не отплывали дальше, как будто здесь находился невидимый, но явный магнетический центр. Мертвецы вели себя как положено – молча скалились безгубыми ртами долгому сну и подмигивали звёздам медными пятаками с глаз.

– Господин губернатор. Прежний, – указал полицейский на импозантный серебряный гроб со съехавшей крышкой, в котором лежал маленький скелет с огромным черепом и подвязанной платком челюстью, облачённый в лохмотья парадного мундира.

Готтофф несколько раз громко выдохнул дрожь, ухватил гроб за декоративную кисть и подтянул к себе.

– Брось! Брось его немедленно, крестная сила! – запричитал городовой.

– Нет. – Чай пыхтел от усилия. – Он мне нужен. Помогите!

Полицейский вытащил из потайного кармана флягу с дарственной надписью «За мужество!» и отхлебнул из неё. Подумал. И ещё хлебнул. Моряку возбуждающее питьё предлагать не стал. Другое дело, имей он при себе настойку валерианы, то силой влил бы Чаю в глотку.

Они связали гробы в гигантский паром, и в страшном сне не ходивший водами Стикса. Городовой в личине Харона клялся возить людей с того на этот свет, если будет от них ответ… А пока нет. Полицейский признался, что готов умереть, только не встанет на гроб ногой, и точка.

Мертвецы на волнах стучали костьми в домовинах, призывая живых к покою.

Готтофф оставил городового, сам перелез на плот.

Зубов скрежетание встретило его. Чай, извиняясь и испрашивая разрешение, снял с гроба с покойным соборным старостой крышку и попробовал ей управляться, как веслом. Плот послушно поплыл в указанном направлении, но уже через несколько метров плохо связанная полицейским флотилия начала расходиться в разные стороны, и мареман засуетился, закрепляя слабые концы. Только и слышно было:

– Простите меня, пожалуйста. Помогите нам, пожалуйста. Родные, земляки, вынесите, будьте добреньки…

Была уже глубокая ночь, когда они вытянули взорванный крест на плот, а вместе с ним и причину его неимоверной тяжести – водолаза в свинцовых доспехах, в нагрузку. Конец креста оставил большую вмятину на шлеме.

Готтофф осторожно освободил акванавта от костюма и поразился иронии божьего промысла – перед ним лежал секретарь его сиятельства господин Криволап.

Полицейский влил в горло раненого остатки алкоголя из своей фляги. Тот сделал несколько судорожных глотков и выплюнул ром долой.

– Я не располагаю временем… У вас есть вопросы? Запишитесь на приём. Там… – бредил Криволап, – поднять ворот надо… Согласно инструкции. Повернуть рычаг направо и выпустить воду. Там… – снова ткнул рукой секретарь, – у меня дочь замуж выходит!

– Ясное дело. Мозги отбило, – соглашался со всем полицейский.

– Где рычаг? – допытывался Чай.

– На дне… – указал точное местоположение секретарь.

Он заговорился сухими цифрами и потерял сознание. Готтофф растормошил его, но Криволап упорно стоял на полной занятости в расписании его светлости.

– Жалко его… – с сомнением заключил Чай.

Они положили бессознательного секретаря в гроб к усопшему губернатору, рассудив по справедливости, что при начальстве Криволапу привычней будет находиться. Хотели ещё кошку устроить у него на груди, но Мурка заартачилась. Выпустив когти, она зашипела на секретаря и полоснула его лапой, как только её опустили в домовину. Чай гуманно отдёрнул кошку прочь. В когтях хищницы остался лоскут сюртука и клочок бумаги.

– А табака у него нет? – поинтересовался полицейский. – Постойте, я его обыщу.

В карманах нашлись пистолет модели браунинг, грязный носовой платок, фотография покойной супруги его сиятельства – матери Анастасии, пилюли желчегонные и нераспечатанная пачка голландского табака.

– Золотой души! – нахваливал табак служака. – Не чета нам с вами. Вкус, однако, какой!

Полицейский довольно пыхтел самокруткой, совершенно забыв, что сидит ночью посреди разлива на чужом гробу в компании безбожного варяга и полусотни мертвецов.