Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

По молодости в последнее не очень верилось. Даже ранение в руку не произвело отрезвляющего впечатления на молодого Светлого. Казалось бы, сколько уже успел повидать на батареях, на бастионах, на полях Балаклавской битвы, где сейчас пировали черные стаи падальщиков: воронов и грифов. Не впечатляли его и частенько встречающиеся на дорогах города фуры, везущие груды трупов для отправки на кладбище, что на Северной стороне. Людей было жалко, да. Иных тоже. Иных он из числа людей не исключал.

Но он, Филипп Нырков, не должен быть убит никоим образом! Как же иначе? Зачем тогда весь этот мир, если его не будет? Нет, он погибать не собирался. Даже не думал, что ему может оторвать ногу ядром или хирург отрежет искалеченную взрывом бомбы руку. Нет, это не для него. Ему предстоят еще подвиги и свершения.

Даром предвидения Нырков не обладал, даже линии судьбы, или линии вероятностей, как в последнее время стало модным в среде Иных их называть, толком просматривать не умел. Но тут все свершилось, как ему грезилось.

Доставил он Ершову пакет, и капитан-лейтенант его отпустил, попросив не в службу, а в дружбу заехать на обратном пути на Малахов и передать записку адмиралу Истомину. Филипп тут же стал интересоваться у офицеров, что за битва происходит неподалеку. Со второго бастиона Килен-балка хорошо просматривалась почти на всю длину. Начиналась она от узкой и глубокой Килен-бухты, где было так удобно ставить на киль корабли и чистить их от ракушек. И где-то там, в самом конце этого извилистого оврага с крутейшими скальными скатами, шла ожесточенная битва. Там же в верхах балки, насколько позволяло разглядеть зрение и серый день, толклись русские роты. Они туда добрались по дну этой трещины средь севастопольских холмов, но никак не могли выбраться на поле боя. Вдоль дальнего края тоже виднелись залегшие русские. На бастионе никто не мог понять, что происходит, куда нацелена эта масса людей и почему они не принимают участие в битве. Кто-то сказал, что это наши резервы. Даже признал дивизию генерала Жабокритского: Владимирский, Суздальский, Углицкий, Бутырский полки с артиллерией.

«Вот и «именной» полк Льва Петровича подошел. Самого бы его сюда», – подумалось Ныркову.

Пяток минут посмотрев на неорганизованное движение русских войск, мичман оседлал свою кобылку и неспешным шагом двинулся в сторону Малахова холма, видневшегося к югу от бастиона.

Ехал он недолго. Возможно, вид этого беззаботного всадника оказался обидным для какого-то артиллериста союзников или самоуверенность Ныркова притянула к нему беду, но дурная бомба из тяжелого осадного орудия прилетела не на бастион или на Малахов курган, а к юному мичману. Конечно, скорее всего, неприятельскому артиллеристу что-то, возможно, даже атака русских, помешало прицелиться, и бомба была самая что ни на есть шальная. Но Нырков впоследствии гордо утверждал, что стреляли именно по нему – офицеру, везущему важный приказ. Пойди проверь, так ли это. Бомба была? Была. Никого вокруг не было? Не было. Значит, стреляли именно по нему. Свидетели со второго бастиона могут подтвердить.

Филипп потом никому, кроме Бутырцева, не говорил, что получил сильную контузию, привалился в беспамятстве к холке лошади, и бедное животное с перепугу изо всех сил понесло еле живого наездника по левому краю Килен-балки вверх, туда, где шел ожесточенный бой.

Как лошадь не переломала ноги, несясь вдоль убийственного оврага? Непонятно, почему никто из англичан, на позиции которых она выскочила, не перехватил ее, не взял в плен русского моряка-кавалериста. Но случилось именно так – полуживой Нырков очнулся, сидя верхом, в центре боя.

Солдаты Томского полка дивизии генерала Саймонова шли здесь в штыки на английских пехотинцев бригад генералов Пеннефетера и Кодрингтона. Их встретил разящий огонь британской артиллерии, но томцы лишь сомкнули ряды и пошли дальше на редут. Очумевшая лошадка Ныркова потащилась вслед за русскими. Филипп начал приходить в себя, нащупал в кармане амулет, позволяющий восстановиться, и выпил из него Силу до дна. Голова прояснилась, он смог выпрямиться.

Выпрямился и понял, что из огня взрыва бомбы попал в полымя атаки на вражеский редут. В этот момент его кобылка наконец засипела, выдувая кровавые пузыри из ноздрей, и пала. Моряк еле успел соскочить с тяжело рухнувшей туши.

Дальше Филипп Алексеевич все успевал делать в самый последний момент. Он успел выстрелить из пистолета в бросившегося на него британца. Он успел проскочить пространство перед редутом до того, как орудие, которое, казалось, целилось именно в него, выстрелило. Но оно не выстрелило – вместе с солдатами Филипп ворвался в укрепление и штыком ружья, невесть каким образом оказавшегося у него в руках, лично заколол вражеского артиллериста.

Нырков огляделся – отчаянные томцы добивали артиллерийскую прислугу. Кругом валялись убитые и раненые, русские с англичанами вперемешку. Все были в мокрых тяжелых шинелях – сразу и не отличишь. На фоне стонов, криков боли и ярости слышался чистый звон – несколько солдат заклепывали два захваченных британских орудия.

Где-то в стане противника запели трубы, и их гулко поддержали барабаны. Опытный офицер понял бы, что англичане отнюдь не бежали, не повержены, что сейчас последует контратака на русских. Но петербургский дозорный не был ни опытным, ни пехотным командиром. Он и морским-то офицером был без году неделя.

Филипп совсем забыл о том, что он Иной, что может прямо сейчас воспользоваться еще одним амулетом, который укроет его пологом невидимости. Что можно поставить магический щит – Силы у него сейчас много, что можно если не сбежать, то с достоинством ретироваться с поля боя, вернуться к обязанностям дозорного – стороннего наблюдателя происходящего.

Нырков огляделся – поблизости русских офицеров не было, даже унтеров не осталось среди тех, с кем он шел на редут. Выходило так, что командовать надо ему. И он скомандовал как умел:

– Ребята, сомкни ряды! Заряжай! Цельсь!

Ничего не оставалось, как умереть с честью. Но умирать не хотелось.

Нырков пришел в себя от жгучей боли в боку, когда четверо солдат-томцев несли его на носилках по старому почтовому тракту вниз к бухте.

– Очнулись, ваше благородие? – спросил его седой дядька-капрал с забинтованной правой рукой.

– Пить… – Филипп еле смог выдавить запекшимися губами незнакомые звуки. Лицо его было мокро, дождь продолжался, но жажда мучила неимоверно. «Опять потерял много крови», – вяло отметил Нырков. Подумал как бы со стороны, не о себе.

– Стой! – скомандовал солдат товарищам. – Ожил наш командир, пить просит. У кого вода есть?